Ньевес Идальго - Черный Ангел
С этими словами Колберт, неуклюже переваливаясь всем своим обрюзгшим телом, пошел прочь вместе со своими спутниками, а братья вновь оказались привязанными к столбу.
На землю опустилась ночь. Группа работников вернулась с полей, и вмиг хижина наполнилась потными и измученными телами: на маленьком клочке свободного пространства сгрудились восемь невольников. Все они были негры. Мельком и с безразличием взглянув на братьев, не говоря ни слова, они устало садились на свободное место. Принесли ужин — одну-единственную миску с непонятной бурдой. Пленники с алчностью набросились на варево, жадно поедая его. Испанцам же не предназначалось даже этого скудного пайка. Покончив с ужином, негры ложились на какие-то подстилки, некое жалкое подобие тюфяков. Вскоре в лачуге воцарилась тишина.
Мигель никак не мог уснуть. Короткая цепь едва позволяла ему шевельнуться, а от голода грызло в животе. Он одно за другим вспоминал слова Колберта, понимая, что этот жирный боров хотел поставить их на место, но он не понимал его последней угрозы. В тоне толстяка были явно заметны признаки мстительности, словно ему больше хотелось вздернуть их на веревке, нежели использовать по назначению их физическую силу и молодость. Но если это было так, тогда зачем он покупал их?
Диего удалось заснуть в какой-то невообразимой позе. Глядя на брата, Мигель снова пообещал себе, что положит всю свою жизнь на то, чтобы вытащить его отсюда. Он не мог позволить, чтобы брат медленно угасал в заточении на этом гнусном острове, постоянно подгоняемый кнутами надсмотрщиков, сломленный и униженный. Этому не бывать, скорее он задушит его своими собственными руками.
Мигель очень быстро понял, что имел в виду Колберт, говоря, что лучше бы они сдохли по дороге. Их будили на рассвете, в четыре часа, давали на завтрак отвратительную, жирную и вязкую баланду, сажали в телеги и везли на поля.
Единственной одеждой рабов были белые штаны, в которых их выводили на подмостки аукциона, а их спины и руки весь день должны были терпеть палящие солнечные лучи. В полдень они прерывали работу на пару десятков минут. В это время к ним подходили женщины, тоже рабыни, и распределяли воду, а потом все снова принимались за работу. Когда они, измотанные, возвращались в свои хижины, сил едва хватало только на то, чтобы наскоро перехватить что-то на ужин. Их единственной мыслью было поскорее на что-нибудь свалиться и поспать. В эти спокойные часы тишины они не осознавали унизительность своей судьбы, отгородившись от понуканий надсмотрщиков, немилосердно палящего солнца и от гнетущего удушья своего рабского существования. По крайней мере во сне их не тревожила жестокость какого бы то ни было надсмотрщика, который, следуя своей звериной сущности, опускал кнут на их иссеченные плетьми плечи, заставляя работать еще быстрее.
Наемники Колберта быстро заметили, как легко было вывести Мигеля из себя. Стоило только задеть Диего, и он тут же бросался на обидчика, немедленно становясь объектом наказания. Надсмотрщики вовсю развлекались, получая наслаждение от этой гнусной и жестокой игры. Усмирение непокорного испанца превратилось для них в ежедневную забаву, а Диего мучился и страдал, не имея возможности сделать что-либо, кроме как молчать, чтобы избежать бóльших бед. Снова и снова упрашивал он брата успокоиться, но все было напрасно, и большинство ночей Мигель валялся на полу, избитый и истерзанный, с отметинами от кнута на своей спине. Диего боялся за брата, думая, что он не выберется живым из этого проклятого поместья.
Келли выбрала светло-голубое платье с закрытым воротом, короткими рукавами и пышной юбкой. Лидия, мулатка, выделенная дядей к приезду племянницы ей в услужение, надевала на голову своей госпожи широкополую соломенную шляпку в тон платью. Келли нравилась эта молоденькая милая девушка. В какой-то мере она стала для нее незаменимой.
— Сейчас не так жарко, Лидия.
— Если вы не защитите свое лицо, оно станет таким же темным, как мое, сеньорита.
— Но у тебя очень красивое лицо.
Мулатка потупила взгляд, но на ее лице отразилась радость. Она была на три года старше своей новой госпожи, но хоть жизнь и обходилась с ней сурово, она твердо знала, что ее смуглое, кремового цвета, лицо еще сохраняло свежесть, и было нежным, как бархат. Однако это служило ей слабым утешением, поскольку сей подарок небес являлся для нее самым большим несчастьем. Как раз из-за своей гибкой, худенькой фигурки, шелковистой кожи и милого личика, она провела уже много ночей в постели Себастьяна Колберта и его сына. Келли это знала, но не желала говорить об этом, и Лидия тоже, хотя, скрыть на следующий день тот факт, что она провела ночь в доме, девушка не могла. Лидия люто ненавидела Колберта и ненавидела его сына, который первым подчинил ее своей воле и уложил к себе в постель, устав от шлюх, к которым частенько наведывался в Порт-Ройал. Вот уже два года, с тех пор, как они купили ее, Лидия молча терпела эту муку. Девушка призналась в этом только Келли. Лидия восхищалась ею за то, что она была совсем другой, за то, что по-дружески протянула ей руку и взяла под свою защиту.
Как-то вечером, плача и всхлипывая, Лидия рассказала Келли все. Эдгар первым воспользовался ею в своих гнусных целях, а когда молодой Колберт отправился путешествовать в Европу, эстафету принял его отец. Из Старого Света Эдгар вернулся с замашками величественного аристократа и, судя по всему, тугим кошельком впридачу. Он попытался снова затащить ее в постель и даже купить у старика, но Себастьян не согласился, и теперь Лидия была исключительно его собственностью.
— Когда хозяин первый раз позвал меня к себе в комнату, я постаралась избежать этого, — продолжала Лидия свой горестный рассказ, повторно переживая тот ночной кошмар, — но добилась только наказания, и все равно закончилось тем, что я стала его. В тот день я поняла, что моя жизнь зависит от него, и решила продолжать жить дальше.
Для Лидии приезд Келли в “Подающую надежды” был благословением небес. Келли оказывала ей всяческую поддержку, полностью доверяла ей и делилась своими секретами. Она рассказывала Лидии об Англии и о тамошних порядках… Лидия обращалась к Келли, когда нужно было смягчить наказание за какую-либо провинность. С тех пор как Келли вошла в ее жизнь, кнут больше не касался кожи молоденькой мулатки. Келли Колберт была приветлива со всеми слугами; они редко видели, чтобы она сердилась — разве что на дядю или кузена. Прося что-нибудь, она всегда добавляла “пожалуйста”, а после благодарила… Слуги обожали ее, потому что не привыкли к любезному обращению.
