Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга
— Сегодня, — объявила Валентина, — будем делать только то, что захотим.
— Да! — Катя весело рассмеялась.
Нечасто Аркин видел, чтобы калеке позволяли кудато выбираться без сопровождения матери или медсестры. Понятно, почему сегодня она чувствовала себя так, будто вырвалась на свободу. Внезапно ему пришлось резко затормозить. Дорогу перекрывала шеренга темных, угрожающего вида фигур в полицейской форме. Стоявшая перед ними карета неожиданно сильно покачнулась, когда впряженная лошадь при звуках донесшегося откудато спереди грохота, похожего на раскаты грома, попятилась назад. Только то был не гром. Аркин почувствовал, что его пассажирки напряженно прислушались к звуку. Звук походил на резкий и скрежещущий шум бьющих о галечный берег волн. И он приближался.
Движение на Морской было перекрыто, пешеходам приходилось сворачивать от линии полицейского заслона и идти обратно по протоптанным в снегу тропинкам, нервно оборачиваясь, но у машин и карет места для разворота не осталось, поэтому водители и кучера подняли страшный крик.
— Что там случилось, Аркин? — спросила Валентина. Она наклонилась вперед над его плечом, пытаясь рассмотреть, что происходит на дороге. — Изза чего задержка?
— Это забастовщики, — ответил он осторожно, чтобы не испугать девушку. — По Морской проходит демонстрация.
— Забастовщики? Это те, которые устраивают всякие неприятности на заводах и фабриках, да? Я читала о них в газетах.
На это он ничего не ответил.
— Премьер наш, Столыпин, обвиняет их в том, что они хотят российскую экономику подорвать, — добавила она. — Изза них у нас уже закрываются шахты и поезда не ходят.
Он снова промолчал.
— Мне их не видно, — пожаловалась Катя. — Полицейские все загораживают.
— Смотри, вон там их плакаты, видишь? — указала Валентина.
Аркин уловил нотки беспокойства в ее голосе.
Ничего, подождите немного, еще и не такое увидите!
Стоявшие впереди полицейские выстроились сплошной стеной и перекрыли улицу от края до края.
— Похоже, сейчас здесь чтото будет. — Валентина находилась так близко, что он чувствовал ее теплое дыхание у себя на шее. Он представил себе ее руки, бледные и нервные, представил, как поднимаются волоски у нее на затылке. — А почему эти люди бастуют, Аркин?
Разве она не знает? Как можно не знать такого?
— Они требуют справедливой оплаты труда. Сейчас полиция на них наступает.
Он рассмотрел дубинки в руках людей в форме. Или это были винтовки? Скандирование становилось все слышнее, и внезапно улица наполнилась ощущением тревоги. Люди начали бежать, оскальзываясь на льду и утоптанном снегу. Аркин почувствовал, что сердце забилось чаще.
— Аркин, — услышал он голос Валентины, — увезите нас отсюда. Выполняйте свои обязанности. Поскорее, пожалуйста.
— Не могу. Здесь негде проехать.
— Аркин. Увезите нас отсюда. Немедленно. — Это была уже не просьба, а приказ.
Желваки заходили у него на щеках, руки в кожаных перчатках сжались на руле.
— Сейчас я не могу сдвинуть машину с места, — произнес он ровным напряженным голосом, глядя прямо перед собой. — Мы застряли.
— Аркин, послушайте меня. Я видела, на что способны большевики. Мы не собираемся сидеть здесь, как пара беспомощных телят, и ждать, пока они сделают еще чтонибудь подобное.
И тут он услышал. Услышал тихий шепот страха. Он развернулся на сиденье и посмотрел ей прямо в глаза. Какойто миг они смотрели друг на друга, потом он опустил взор.
— Я понял вас, Валентина Николаевна.
— Прошу вас, сделайте чтонибудь.
— Их не стоит бояться, — солгал он. — Эти люди всего лишь хотят, чтобы у них были нормальные условия труда и чтобы им платили больше. Никто ничего не сделает вам или Екатерине Николаевне.
Она подняла руки, как будто хотела схватить его и затрясти.
— В таком случае достаньте коляску. Я повезу ее по улице.
— В этом нет необходимости.
Крепче взявшись за руль, он толкнул угол стоявшей перед ними кареты крылом «Турикума». Лошадь испуганно заржала, но теперь тяжелые автомобильные колеса оказались свободны, появилась возможность свернуть на тротуар и развернуться.
— Я вывезу вас.
5
— Что выберем?
— Бери меренгу, это ведь твое любимое.
— Может, лучше шоколадное?
— Ну нет, этого ты не получишь, — рассмеялась Катя. — Я сама его хочу. — С довольной улыбкой сестра провела вилкой по серебряной тарелочке с пирожным, стоявшей посредине стола. — Я выбираю первая, — объявила она.
Валентине было непросто, ей хотелось вести себя так, будто ничего не произошло. Ей хотелось, чтобы Катя хоть чемуто порадовалась, поэтому и привела ее сюда. Она давно уже не видела сестру такой веселой и оживленной. Вот только вилка для пирожного в ее руке почемуто казалась тяжелее свинца.
Аркин сдержал слово. Он проехал по тротуару, не обращая внимания на возмущенные крики пешеходов, которые разбегались в стороны перед приближающимся большим автомобилем. Он нашел способ вывезти их, и они поехали в другой ресторан — «Гавот». По дороге о том, что случилось, не говорили, а в ресторане Валентина выбрала столик в глубине зала, у стены, рядом с дверью в кухни. Как можно дальше от входа.
Все здесь казалось ей таким обыденным и повседневным: вокруг сновали официантки в черных платьях со сборчатыми белоснежными передниками и игривым белым кружевом в волосах. Все любезны, обходительны. Здесь зло не чувствовалось. Здесь не было слышно криков. Изысканно одетые посетители улыбались в свете настенных ламп со стеклянными розовыми абажурами, угощались пирожными, пили горячий шоколад. Смеялись. Разговаривали.
Валентина даже удивилась собственной тревоге. Похоже, никто, кроме нее, не был испуган и только у нее от волнения кусок не лез в горло. Все здесь дышали полной грудью. Неужели это она ведет себя глупо? Или все остальные?
— Валентина.
— Да?
— С тобой все в порядке? — Катя внимательно смотрела на сестру.
— Да.
В том пространстве, которое разделяло их, было чтото хрупкое, ранимое. Чувствительное, как натянутая струна. Валентина не хотела касаться этого.
Катя решила сменить тему.
— А новый папин автомобиль замечательный, правда?
— Да.
— И Аркин молодец.
— Да, он хорошо водит.
Валентина бросила настороженный взгляд на широкое арочное окно, из которого через сетчатые занавески было видно улицу, и почувствовала какуюто внутреннюю дрожь.
— Ты ничего не слышишь? — спросила она сестру. — Мне показалось, я услышала…
