Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины
Между тем императрица тоже посмотрела на смущенную девушку сочувственно.
– Встань, милая, – сказала, улыбаясь. – Вижу рядом с тобой княгиню Дарью Александровну – это не ты ли ее племянница, княжна Дарья Щербатова? Что-то лицо мне твое знакомо, словно бы видела я тебя прежде… Нет, говоришь? Да я и сама знаю, что нет, а вот поди ж ты… Ладно, коли вспомню, то скажу. Так вот о твоем деле. Это не о тебе ли просил меня вчера светлейший князь Григорий Александрович? Я читала твое к нему письмо. С большим достоинством просьба твоя высказана, понравилось мне.
Княгиня Черкасская сделала какое-то странное движение, словно пыталась выбраться из глубины своих фижм, однако не посмела. Впрочем, Храповицкий увидал промельк несказанного изумления на ее лице. Похоже, о том, что племянница писала Потемкину, тетушка и слыхом не слыхивала.
Девица Щербатова разогнула колени и встала. Похоже, ей было неловко, что хитрость с Потемкиным так внезапно вскрылась.
– Простите, ваше величество, и вы, тетушка, – пробормотала она, краснея и запинаясь. – Но вы, ma tante, держали в тайне, какую участь мне готовили, я опасалась монастырского заточения… посему и решила молить о милости светлейшего князя, уповая, что он помнит: отец мой, прежде чем снискать себе немилость монаршую, снискивал и многие милости, причем за дело.
Лицо Черкасской, все еще погруженной в свои юбки, видимо посерело, и Храповицкий понял, в каком ужасном состоянии пребывает сейчас его бывшая пассия: московская сиротка не только обошла ее на вороных, устроив свою судьбу собственными руками, но и заодно, словно невзначай, накляузничала на нее и светлейшему князю, человеку всесильному в раздаче монарших изволений, и самой императрице.
«Ловкая девка», – подумал Храповицкий неодобрительно: он практически ничего еще не знал о девице Щербатовой, однако кознями против его бывшей возлюбленной она немедленно заслужила его холодность. И если бы сейчас государыня спросила его, как спрашивала частенько: что-де ты обо всем этом думаешь, Александр Васильевич, как нам быть с этой молодой особою? – он бы отозвался неодобрительно. И, глядишь, Екатерина Алексеевна отвернулась бы от этой слишком, на взгляд статс-секретаря, пронырливой худышки. Обычно свойственное ему чувство справедливости сейчас было заслонено тем неловким положением, в которое попала княгиня Черкасская. К тому же ему вдруг стало ясно, что она не поднимается не только потому, что не смеет сделать это без разрешения императрицы. Видно было, что каркас, на котором держались юбки, погнулся, приковав ее к земле, теперь Дарье Александровне ни за что не выпрямиться без посторонней помощи!
Однако сейчас нечего было и думать спешить к ней на подмогу.
А между тем Екатерина Алексеевна, похоже, и не намеревалась спрашивать одобрения у верного слуги. Она снова улыбнулась Щербатовой и проговорила:
– Решено твое дело, княжна. Сейчас отведут тебя на половину фрейлин, под присмотр баронессы Матльтвиц, она займется твоим воспитанием. – И, не слушая лепета девицы, которая от радости издавала какие-то бессвязные звуки, обернулась к стайке фрейлин, сгрудившихся чуть поодаль от своей госпожи, с любопытством разглядывая новенькую: – Марья Васильевна, Марьюшка, окажи мне услугу, отведи эту девицу к баронессе.
Обогнув фаворита, Александра Мамонова-Дмитриева, который стоял прямо позади императрицы и со скучающим видом мерил взором участников сей сцены, вперед вышла высокая рябоватая девушка. Синее шелковое платье сидело на ней так, словно было ей совершенно чужим. Звали ее Марья Васильевна Шкурина, и это была дочь человека, который некогда оказывал императрице услуги наиделикатнейшего свойства и был ею горячо любим и уважаем. Именно в память о его великих заслугах Екатерина приблизила к себе и сделала фрейлиной его дочь.
Девушка унаследовала невзрачность отца, однако лучистая улыбка совершенно преображала ее лицо.
Вот и сейчас – лишь только она посмотрела на перепуганную Щербатову и улыбнулась ей, все окружающие сразу поняли, что Марья Васильевна взяла новенькую под свое покровительство и девушки непременно станут подругами.
Но все окружающие ошиблись… Они станут не подругами, а сообщницами, и окажется, что проницательнейшая из женщин, как часто называли Екатерину Алексеевну, из лучших побуждений выпустила таку-ую щучку в озерко своего житейского и сердечного благополучия, каких немного встречала за свою многотрудную и богатую событиями жизнь.
Но все это было еще, как любят говорить господа сочинители, в тени грядущего…
Шествие двинулось дальше по галерее. Правда, Храповицкий несколько задержался: мимоходом вынул, наконец, Дарью Александровну Черкасскую из ее скомкавшихся фижм и поставил на ноги, после чего поспешил за императрицей. Это было все, чем он мог помочь своей бывшей пассии.
* * *Императрица невольно улыбнулась, вспомнив себя в те далекие годы. Ждать неведомо чего – это прекрасно. Столько лелеешь надежд! И веришь, что все будет великолепно. Если любовь – то обязательно взаимная и вечная. И она непременно закончится пышной свадьбой, как в сказках!
А между тем тогда она была уже замужем. И это ее несколько смущало. Самую малость, но все же смущало. Она ведь помнила о своем положении. Любовь – значит супружеская измена. Прелюбодеяние! Сладострастие! А это смертный грех. Грешить было страшновато… И все же Екатерина смутно понимала, что готова согрешить, предаться греху. Она ведь знала: quod licet Lovi, non licet bovi, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Ей очень нравилась эта поговорка! Она была чем-то вроде индульгенции.
Екатерина ждала… и дождалась. Встрепенулась, когда в ее кругу появились два новых лица – камергер Сергей Салтыков, сын одной из любимейших фрейлин императрицы, недавно женившийся, и его друг Лев Нарышкин.
Нарышкин оказался одним из самых странных людей, каких только приходилось встречать Екатерине. Никто так не смешил ее, как он. «Это врожденный арлекин, – размышляла Екатерина, – и если бы он не был знатного рода, к которому принадлежал, то мог бы зарабатывать своим комическим талантом». Левушка (его можно было называть только так, отчество к нему совершенно не шло!) был очень неглуп, обо всем наслышан и замечательный собеседник. А лучше всего он умел занимать Чоглокова, который пытался надзирать за великой княгиней. Нарышкин заговаривал ему зубы, а в это время Салтыков обращался с пламенными признаниями к Екатерине.
Вот какова была причина его частых посещений! Любовь!
Екатерина едва не лишилась чувств, когда услышала это признание. Ведь Салтыков был прекрасен, как день, а как он был красноречив, какую восхитительную картину будущего счастья он рисовал! Счастья, которое настанет, как только Екатерина ответит на его страсть…
