Лоретта Чейз - Последний негодник
Так же, как и люди, которым был должен Джон Гренвилл.
Два года спустя, несмотря на его бесчисленную смену имен и мест жительства, кредиторы добрались-таки до него. Его арестовали за долги и поместили в тюрьму Маршалси в Саутуарке. После того, как он прожил там год с дочерьми, его объявили несостоятельным должником и освободили.
Для Сары, однако, свобода наступила слишком поздно. Она уже подхватила чахотку и спустя недолгое время умерла.
Из этого опыта Джон Гренвилл вынес урок, что климат Англии вреден для его здоровья. Оставив тринадцатилетнюю Лидию на попечение родственников и пообещав прислать за девочкой «через месяц-другой», он отплыл в Америку.
В ночь отъезда отца Лидия начала свой собственный дневник. Первый прискорбно безграмотный вклад начинался следующей фразой: «Папа упллыл – навсигда, я гаречё надеюсь – и скатиртью дарога».
При обычных обстоятельствах Вир отклонил бы предложение Трента распить бутылку с той же легкостью, с какой сбросил со счетов благодарность этого парня.
Но Вир чувствовал себя не в своей тарелке.
Все началось с проповеди этого хорька Джейнса о продолжении рода, когда любому дураку понятно, что род Мэллори проклят и обречен на угасание. У Вира не имелось намерения заводить сыновей только ради того, чтобы спустя несколько лет стоять и бессильно смотреть, как они умирают.
Во-вторых, ему на пути соизволила попасться эта мегера столетия со своим бешеным нравом. А потом, когда ее Адское Величество с ним покончила, его так называемые дружки стали спорить, кто она такая, откуда явилась, и что из себя представляет тот приемчик, которым она его свалила. Словно они серьезно считали ее, женщину, его противником. И в чем? В кулачном бою!
Трент, в противоположность им, вежливо и мирно предлагал выпить в знак величайшей благодарности и заслуженной награды.
Вот почему Вир позволил Тренту притащиться за ним домой. Позже, приняв ванну и сменив одежду – при участии с кислым лицом, но милосердно отмалчивающегося Джейнза – Вир отправился в город, чтобы дать молодому человеку насладиться ночной жизнью Лондона.
Сие наслаждение не включало посещение мест обитания изысканного общества, где орды изголодавшихся по замужеству молодых мисс запускали коготки в каждую особь мужского пола с деньгами и сердцем. Последний негодник Мэллори скорее дал бы себя выпотрошить ржавым ножом, чем провести хоть три минуты в стае жеманных девственниц.
Взамен экскурсия включала учреждения, где выпивка и женское общество стоили сущие гроши. Если этим вечером его светлости и случалось выбирать места, часто посещаемые лондонскими писаками, если Вир проводил большую часть времени, прислушиваясь не к Тренту, а к другим посетителям, и если герцог весь обратился в слух в двух случаях, когда услышал некое женское имя, то эти события легко ускользнули от внимания сэра Бертрама Трента.
Уж внимания Джейнза они не миновали бы, но тот был надоедливо бдительным парнем, а вот Трент… был не такой.
Лорд Дейн описывал своего зятя, как величайшего простофилю Северного полушария.
Виру через непродолжительное время не составило труда понять, что Вельзевул из сострадания явно преуменьшил настоящее положение дел. Вдобавок к способности запутываться во фразах, из которых сам Бог Всемогущий со всем своим сонмом ангелов никогда бы не нашел дорогу, Трент демонстрировал редкий талант вечно попадать под лошадиные копыта или под падающие предметы, сталкиваться с препятствиями, будь они человеческого или неодушевленного происхождения, или падать с того, на чем ему случилось стоять, сидеть или лежать.
Сначала, все, что Вир чувствовал по отношению к Тренту – в короткие промежутки, когда ум герцога брал передышку от внутреннего возбуждения и беспокойства из-за синеглазых драконш – было изумление, смешанное с весельем. Ему и в голову не приходило продолжить дальше их знакомство.
Позже вечером он изменил решение.
Сразу же после ухода с Вестминстерской арены для петушиных боев, где они понаблюдали, как терьер Вилли давал обещанное афишами поразительное представление, убив за десять минут сотню крыс, приятели встретили лорда Селлоуби.
В Париже тот входил в кружок Дейна и был хорошо знаком с Трентом. Но с другой стороны Селлоуби был знаком со всеми и вся, и со всеми делами, что творились вокруг. Он являлся одним из самых выдающихся коллекционеров слухов и величайшим сплетником в Англии.
После обмена приветствиями он участливо справился, не получил ли его светлость каких-либо непоправимых повреждений в результате сегодняшней исторической встречи с «Леди Грендель». И добавил:
– Если заглянуть в книгу пари в «Уайтсе», я насчитал четырнадцать различных ставок на число зубов, потерянных вами в этой… э… перебранке.
В этот момент сам Силлоуби был в опасной близости потерять все свои зубы, прикрепленные к челюсти.
Но прежде, чем Вир начал военные действия, покрасневший как рак Трент бурно выступил с негодующим опровержением.
– Выбить ему зубы? – вскричал он. – С чего бы, это был только тычок в подбородок, и все могли видеть, что понарошку он – только старался пошутить и поднять народу настроение. Если бы вы там были, Селлоуби, вы б увидели, что скопище мерзких с виду личностей понабежали отовсюду, и уже вознамерились поразбивать головы. Не говоря уж о том, что вы сами видели, что моя сестрица вытворяла в Париже, что показывает, какие эти женщины становятся, когда выходят из себя – а эта почти такая же высокая, как я, с самой большой сукой мастиффихой, которую вы когда-либо видели…
Трент продолжал все в том же духе еще несколько минут, не дав Селлоуби даже ввернуть словечко. Когда баронет, наконец, перевел дух, его милость поспешил удалиться.
На мгновение впервые за много лет Вир сам лишился дара речи.
Он не мог припомнить, когда в последний раз хоть кто-нибудь бросался на его защиту. Но затем он быстро напомнил себе, что его поступки не заслуживали оправдания, поскольку он далеко не святой, и заходит так далеко в своих деяниях, что еще чуть дальше, и мужчине грозила бы виселица. Следовательно, заключил он, только такой тип, как Трент с ветчиной вместо мозгов мог вообразить, что Вир Эйлуин Мэллори нуждается в защитнике… или даже в преданном друге.
Поскольку его сердце давным-давно превратилось в камень, герцог Эйнсвуд не мог, наверно, принять болтовню Берти Трента на свой счет – как и не мог его светлость допустить любые сомнения по поводу своих действий на Винегар-Ярде. Он охотнее позволил бы содрать с себя живьем кожу, чем признаться, пусть даже самому себе, что кое-какие словесные шпильки «Леди Грендель» пробили его толстую шкуру.
