Эмма Уайлдс - Влюбленный виконт
Дорога до Сент-Джеймс-стрит была темная. В тишине раздавались его дробные беспокойные шаги, и он пытался прогнать кошмарный сон при помощи физических усилий. Он поднялся по ступеням элегантного особняка, воспользовался своим личным ключом и вошел в холл, в котором слабо пахло ландышем. Когда-то — казалось, то было в какой-то далекой жизни — он купил этот особняк для себя. Когда отец умер и титул перешел к Люку, он был в Испании. Вернувшись, он переехал в апартаменты виконта в просторном фамильном доме, хотя и неохотно, только из чувства долга.
В коридоре еще горела лампа, но это его не удивило. Регина была полуночницей. Он даже рассчитывал на это. И еще у нее всегда стоял графин с его любимым виски на случай его прихода, и на это он тоже рассчитывал.
Зайдя в библиотеку, он увидел, как она, одетая в пеньюар, склонялась, хмурясь, над рисунками, разбросанными на полу, длинные волосы падали ей на лицо. Шторки на высоких книжных шкафах были задернуты, мебель отодвинута в сторону, чтобы дать место непринужденной демонстрации ее работ.
— Мне показалось, я слышу, как кто-то открывает дверь. Который час?
— Поздно. — Люк криво улыбнулся. — Или рано, в зависимости от того, как на это посмотреть.
Безразличие к тому, что в дом вошел посторонний, было вполне типично для нее. К счастью, опытная экономка следила за такими земными делами, как запирание дверей на ночь.
— Я на это никак не смотрю. — Регина грациозно поднялась с пола, расправила свой шелковый пеньюар цвета индиго и улыбнулась. — Моя эклектичная душа не отмечает движения солнца, ты это знаешь.
Она шутила только наполовину. Его единокровная сестра была художницей и необычайно свободной натурой.
— Я заметил. Это что-то новое? — Он указал жестом на наброски углем. — Обычно ты работаешь в цвете.
— Я всегда экспериментирую. — Она подошла к маленькому столику, вынула хрустальную пробку из графина, налила в бокал янтарную жидкость и, подойдя к Люку, подала ему.
— Я не говорил, что хочу выпить.
Он огляделся в поисках, где бы сесть, потому что кресла были расставлены совершенно беспорядочно.
— Тебе и не нужно об этом говорить. — Она села в обитое бархатом кресло, стоявшее под прямым углом к коллекции рисунков, и перекинула ноги через подлокотник. — У тебя иногда бывает такой необычный вид… ввалившиеся глаза, и, кажется, сегодня одна из таких ночей. Учитывая, сколько сейчас времени, не нужно прилагать особенно много умственных усилий, чтобы понять, что у тебя бессонница.
— Бессонница, — пробормотал он и сделал несколько глотков, — это только часть проблемы.
Он решил подойти к ближайшему книжному шкафу и опереться о него плечом.
Учитывая, что у них разные матери, Регина была сверхъестественно похожа на Элизабет — с такими же большими серыми глазами и изящными чертами лица. Но в отличие от гибких форм Элизабет у их старшей сестры было телосложение статуи, и еще она унаследовала от матери презрение к условностям. В свои тридцать с лишним она не была замужем и не выражала ни малейшего желания изменить свое положение. Если у нее и были любовники, она была настолько скрытна, что Люк ничего об этом не знал.
— Опять дурные сны?
Она скрестила свои изящные голые лодыжки и вопросительно посмотрела на него.
— Дурной сон — в единственном числе. Вариантов у него не бывает.
Голова у Люка болела, и от виски, кажется, легче не стало, но он все равно сделал еще глоток, и внутри у него колечком свернулось тепло.
— Ты мне когда-нибудь расскажешь?
— Нет.
Его голос прозвучал резче, чем он хотел, воспоминание об этом сне было неотвязным и ярким. Она не представляет себе, о чем спрашивает. Для членов его семьи будет лучше, если они ничего не узнают, решил он еще до того, как снова ступил на английскую землю.
— Это могло бы помочь.
Регина не обратила внимания на краткость его ответа.
Он невесело улыбнулся.
— Это могло бы вызвать кошмары и у тебя тоже, а я этого не хочу.
— Мне кажется, тебе следовало бы немного больше беспокоиться о себе и немного меньше — обо всех нас.
— Я Олти, не забывай. — Одна бровь у него выгнулась ироничной дугой. — Это мой долг — заботиться о семье.
— А еще твой долг — вдохновлять молодых повес рисковать всем своим состоянием из-за одной взятки?
Люк потер пульсирующий висок.
— Слухи об этом единственном беспечном поступке страшно раздуты.
— Вот как? — Регина сидела, развалившись в кресле, ее длинные темные волосы рассыпались беспорядочными прядями. — Ты хочешь сказать, что не согласился на это пари и что всю эту историю романтизировали ради сплетен?
Он помедлил, а потом сказал покорно:
— Прежде всего, мне не следовало ни в коем случае ходить в это сомнительное заведение. Полагаю, в тот вечер у меня было неспокойно на душе, и я как-то случайно оказался в этом неприглядном положении.
— Ты мог бы отказаться и не ставить на карту такую огромную сумму.
— Я думал, ты лучше разбираешься в мужчинах такого сорта, как я. — Люк помолчал, глядя в бокал, потом вздохнул. — Согласен, в последнее время я погряз в карточной игре. Давай поговорим о чем-нибудь другом?
— Если хочешь, — Регина расправила складки своего пеньюара. — Что тебе хотелось бы обсудить в эти предрассветные часы?
— Расскажи мне о своей последней работе.
Эта уловка не была оригинальна, но действовала безотказно. Преданность его единокровной сестры искусству граничила с настоящей одержимостью.
Она рассказывала, а он слушал, восхищаясь страстным отношением сестры к ее занятиям; ее мелодичный голос поднимался и падал, с жаром объясняя ему достоинства студий человеческого тела, принадлежащих Леонардо да Винчи, и то, как она черпала в них вдохновение, когда путешествовала недавно по Италии и посещала не только музеи, но также и частные собрания. Он небрежно потягивал виски, пока первый проблеск рассвета не появился за высокими окнами особняка, который он подарил ей в тот день, когда стал наследником отцовского состояния. Регина рассказала, что ее новые наброски запечатлевали моменты реальности — греческий цикламен, у которого только что начали раскрываться бутоны; водяная вуаль водопада, сверкающая над россыпью камней, водопад этот она видела на Кипре; фасад Пантеона в жаркий летний день, великолепный и вечный. Ее талант был неоспорим, и Люк гордился ею и никогда не отрицал родства между ними, хотя она и была незаконной дочерью давнишней любовницы его отца. Эта связь существовала до того, как отец женился, и Люк не винил его за этот опрометчивый шаг.
