Ольга Тартынская - Лето в присутствии Ангела
Юрий Петрович продолжал хандрить, но однажды поздно вечером Лизавета Сергеевна, обходя дом, случайно столкнулась с Волковским, выходящим из девичьей. У него был вид кота, объевшегося сметаны. Ничуть не смутившись, Волковский поцеловал ручку хозяйки и пожелал ей спокойной ночи.
— Постойте, Юрий Петрович, мне надо с вами переговорить.
— Буду счастлив, моя госпожа.
Они прошли в гостиную, Лизавета Сергеевна приступила:
— Помилуйте, Юрий Петрович, как вы можете? Весь дом говорит о ваших победах в девичьей! Я не берусь судить моральную сторону ваших поступков, но, друг мой, это ужасно: ведь девки воняют, они мажут голову чухонским маслом, все толстые, рябые! Как можно быть таким неразборчивым? Ваша тонкая, художественная натура…
Волковский перебил ее с грустной усмешкой:
— Когда-то самая родная и прекрасная женщина меня отвергла…
Лизавета Сергеевна почувствовала некую двусмысленность разговора:
— Вы были женаты, сударь мой! И в конце концов ведь есть женщины вашего круга!..
— Мне скучно ухаживать за светскими дамами, да и зачем? Мне от них ровным счетом ничего не нужно. Упражняться в остроумии, обольщать изысканными приемами, чтобы в итоге получить холодную отповедь или, еще хуже, нудную пошлую связь — это не по мне. Здесь все просто: девкам ничего не нужно, даже денег. Они, конечно, не блещут умом, но зачем это женщине? Мы получаем друг от друга то, что хотим, вот и все.
Лизавета Сергеевна брезгливо поморщилась:
— Но это так грубо, примитивно!
— Вы об ощущениях, милая? Вовсе нет, полная палитра!
Дама вспыхнула:
— Избавьте меня от ваших мерзких подробностей!
Волковский расхохотался:
— И вам советую завести себе сильного, здорового, молодого любовника из мужиков. Все так делают, мой нежный ангел, только вы умудряетесь сохранить первозданную чистоту.
— Пусть. Пусть делают. Я не могу так… по-скотски. И почему вдруг вы озаботились мной?
Волковский поцеловал ее руку:
— Мне жаль вас, пропадаете в одиночестве. Впрочем, и я тоже…
Когда-то Волковский рассказал ей историю своего грехопадения, довольно обычную для помещичьих детей. Четырнадцатилетним он был соблазнен дворовой девкой, дочерью буфетчика, которая была старше его лет на десять. Мальчик с головой окунулся в омут неизведанных доселе ощущений. Девка эта, Марфушка, вовсе не походила на образ его ночных грез, но сводила с ума полной мягкой грудью, абсолютной податливостью и ненасытностью. Марфушка заласкивала барчонка чуть не до смерти. Учитель его, француз, долго не мог понять, отчего воспитанник засыпает на уроках, худеет с каждым днем, становясь похожим на тень с темными провалами глаз и распухшим ртом. Однажды француз выследил, как Марфушка прокралась в комнату Юры и ворвался к ним, прервав их объятья. Он, конечно, донес отцу. Все бы, возможно, сошло с рук, но оказалось, что эта девка была давней усладой отца Юры. Ее сослали в дальнюю деревню, выдав замуж за грубого мужика. Мальчик долго страдал, но потом как-то оправился и стал отвечать на призывные взгляды других девок.
Вспомнив эту историю, Лизавета Сергеевна почему-то грустно подумала: «Наверное, у Nikolas тоже было все так… Кто знает, что таит его прошлое?» С чрезмерной пылкостью она продолжала увещевать:
— И все же, Юрий Петрович, я прошу вас хотя бы в моем доме воздержаться от подобных приключений. Вы же сеете разврат!
— Уж не ревнуете ли вы меня, ангелица нежная? Хотелось бы надеяться…
Лизавета Сергеевна поняла бесполезность этого разговора, и ей стало совестно. Еще она поняла, как безумно ревнует Мещерского к его прошлому и неизвестному…
Видимо, на небесах было написано в этот вечер ей лечь спать далеко за полночь. Стоило Лизавете Сергеевне подняться к себе и лечь в постель, как в дверь поцарапались и в спальню проскользнула Аннет.
— Ты почему еще не спишь, девочка моя? — возмутилась Лизавета Сергеевна.
— Ты меня не перекрестила на ночь, маменька, и мне сняться дурные сны. Мне страшно, — жалобно пролепетала Аннет. Она юркнула в постель и прижалась к матери, как часто делала это, будучи совсем ребенком.
— Отчего же дурные сны? Ты читала молитву?
— Ну, маменька, конечно! Я думаю, меня напугала ссора Николеньки и этого противного Александрова. Всегда он недоволен! А просто завидует голосу Nikolas, потому что ему дали петь куплеты, а Александрову нет. Ему медведь на ухо наступил, но ведь Nikolas не виноват в этом, правда?
— Они ссорились при всех? — встревожилась Лизавета Сергеевна.
— Сначала да. Но Николенька велел ему замолчать: после, говорит. А я боялась за него и подумала, будет лучше, если я спрячусь и прослежу. Александров очень сердитый, он еле дождался, когда после ужина все разошлись. Они вышли в сад, а я прокралась следом, хотя мне очень страшно было: там темно.
— И ты подслушивала? — возмутилась Лизавета Сергеевна.
— Но, маменька, а если бы они стали стреляться? Я бы их непременно остановила! К тому же я ничего не поняла из их спора. Александров все сердился, говорил, что Nikolas во всем виноват, и ему надо уезжать.
— В чем виноват? — обмерла она.
— Не знаю. Что-то про Нину, кажется. И еще он сказал: «Я все видел тогда в лесу».
— А Nikolas?
— Я ручаюсь, он готов был задушить Александрова, но только сказал: «После спектакля я к вашим услугам! Мы не должны испортить праздника».
Лизавета Сергеевна не на шутку испугалась. Если дойдет до дуэли, последствия будут ужасны. Прежде всего — Nikolas. Его выгонят из университета. Александрова сошлют на Кавказ, откуда только что вернулся Налимов. Боже, глупые мальчишки! Она отправила девочку спать, перекрестив и поцеловав на ночь, сама же решила немедля переговорить с Мещерским. Сейчас же, непременно!
Не задумываясь о том, насколько это прилично, Лизавета Сергеевна, накинув на плечи свой красный платок, отправилась в столь рискованное предприятие. Ее лихорадило от возбуждения, нервы были напряжены, все чувства обострены. Беспрепятственно добравшись в темноте до комнаты Nikolas, она тихо постучала.
— Войдите, — немедленно прозвучал ответ. Юноша еще не спал, но уже лежал в постели с книгой. Увидев Лизавету Сергеевну, Мещерский от неожиданности растерялся и сел на подушки.
— Простите меня за позднее вторжение, но дело не терпит отлагательства, — дама постояла в нерешительности, не зная, где ей присесть. Кресла стояли в дальнем, темном углу, оттуда вести беседу все равно что из другой комнаты, а ей надо было видеть лицо собеседника. Чуть поколебавшись, Лизавета Сергеевна присела на край кровати. Nikolas чувствовал себя неловко, он поднялся выше на подушки, однако, имея привычку спать без ночной рубашки, не прикрыл голых плеч и груди. Молодая женщина невольно отметила их смуглую красоту, и, стараясь смотреть только в глаза юноши, она приступила:
— Николай Алексеевич, до меня дошла ваша ссора с Александровым. Каковы бы ни были причины, вы не должны, слышите, не должны прибегать к крайним мерам. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да.
— Я прошу, я умоляю вас не делать ничего предосудительного. Вы знаете, как жестоко караются дуэли. Государь безжалостен к дуэлянтам, вам с вашей репутацией тем более надо остерегаться. Прошу вас, не затевайте ссор с Александровым и не поддавайтесь на искушение. Он вспыльчив, самолюбив, но вовсе не злодей.
— Однако как быть, если затрагивается честь не только моя, но и… другого человека? — тихо спросил Nikolas. Он тоже был напряжен и взволнован.
— Чья? Из-за чего ваши ссоры? — горячилась Лизавета Сергеевна.
— Я не могу вам этого сказать, сударыня, простите, — как обычно в таких случаях, ответил Мещерский. Казалось, он боится шевельнуться под одеялом, так ему неловко в этом положении.
— Но если я попрошу вас быть осторожнее? — Лизавета Сергеевна, забыв сама об осторожности и приличии, придвинулась к юноше и взяла его руку.
— Что беспокоит вас больше всего? — спросил Nikolas. — Репутация вашего дома или судьба Александрова?
— И ваша судьба, — добавила Лизавета Сергеевна, не отпуская его рук и чувствуя, как ее лихорадочная дрожь передается Мещерскому.
— Хорошо. После именин я уеду, так будет лучше, — прошептал он. Лизавета Сергеевна поняла, что и такое решение ее совсем не удовлетворяет.
— Нет-нет, я не отпущу вас, — она нежно провела ладонью по лицу юноши.
— Вы требуете от меня невозможного, — потерянно шептал он, ловя губами ее пальцы.
В коридоре послышалась возня, кто-то выходил из соседней комнаты, стояли, очевидно, прощаясь, затем в дверь постучали.
— Гасите свечу! — испуганно прошептала дама. Nikolas погасил свет, они притаились.
— Мещерский, вы спите? — это был Налимов. Не услышав ответа, он пробормотал, — Что за черт, только что был свет!..
Еще раз стукнувшись, Налимов позвал:
— Мещерский, дайте кресало, нечем трубку раскурить!
