Ольга Тартынская - Лето в присутствии Ангела
Зачем, зачем Господь создал нас такими слабыми, что даже возраст и опыт не придает сил в борьбе с естеством?
Да, душа моя, еще я хотела тебе сообщить, что доктор Крауз просит у меня руки Маши. Вот еще одна задача, которую надо поскорее решить. Ты знаешь, Крауз — не обычный охотник за приданым. Он любезный, воспитанный, образованный и вполне еще молодой. С деньгами, что тоже немаловажно. У него свой дом в Москве. Конечно, в Машу влюблен твой Сергей, но, моя дорогая, ты знаешь, как это безнадежно. Я вполне доверительно говорила с Машей, она не питает к Сергею никаких чувств, кроме дружеских. Неволить ее я не хочу. Что касательно Крауза, то здесь, мне кажется, есть надежда. Одно препятствие: его недворянское происхождение. Конечно, для московского синода тетушек это очень важно, а для меня так нет. Что посоветуешь ты? Я буду ждать письма.
Ах, душечка, как быстро проходит жизнь! Дети уже совсем выросли… Кабы мне хоть еще раз подержать у груди моего младенца! Не могу смириться с тем, что все уже позади.
Всегда твоя Лиза.
P. S. У нас неделю шли дожди, все немного нервничали от этого, но сейчас погода установилась.
Отъезд Нины был решен, Лизавета Сергеевна хлопотала о сопровождении, о лошадях. Вместе с Ниной отправлялась madame, которая мечтала о встрече с подругой, служившей в доме тетушки Алины.
Незадолго до этого произошла следующая сцена. Лизавета Сергеевна как-то вышла в сад посмотреть, какие разрушения произвели грозы и ливни в ее цветниках. Дождь прекратился, солнце испаряло лишнюю влагу, и над землей поднимался пар. Деревья блестели свежепомытой листвой. Приходилось высоко поднимать юбки, чтобы они не намокли. Песчаная дорожка была сырой и скрипела под ногами. Лизавета Сергеевна с удовольствием вдыхала напоенный влагой и свежестью воздух и подставляла под солнце улыбающееся лицо.
Кусты роз и шиповника, кажется, не пострадали, а только умылись и пуще стали расточать свой аромат. Дама осторожно ласкала восхитительные бутоны, в который раз уже изумляясь совершенной красоте этих цветов. Шиповник тоже отличался роскошью и размерами бутонов: редко где встретишь такой. Налюбовавшись и подышав ароматами, молодая женщина прошла к беседке, но не вошла в нее, а застыла на пороге, вздрогнув от неожиданности. В беседке сидел Nikolas с книжкой. Юноша учтиво привстал и улыбнулся. Лизавета Сергеевна полагала его в гостиной среди молодежи, репетирующей водевиль, который сочинили старшие в дни непогоды.
— Почему вы не на репетиции? Я слышала, у вас главная комическая роль.
— О да, я представляю отменного негодяя. Однако сейчас играются сцены, где меня нет.
Лизавета Сергеевна оглянулась по сторонам и нерешительно вошла в беседку. Она тут же припомнила Наталью Львовну с Налимовым, но утешила себя тем, что ее встречи наедине с Мещерским чрезвычайно редки и не вызовут подозрений.
— Я должен уехать, — неожиданно произнес Nikolas. Лизавета Сергеевна даже не сразу поняла смысл этих слов.
— Но… почему? Кажется, вы собирались вернуться в Москву вместе с нами, к началу занятий в университете?
— Это так, но возникли некоторые обстоятельства.
— Какие обстоятельства? — быстро спросила Лизавета Сергеевна.
— …о которых я, к сожалению, не могу вам сказать.
Молодая женщина не пыталась скрыть, насколько ее огорчила эта новость.
— Когда возникли ваши обстоятельства?
— Это не имеет значения. Я должен уехать, хотя, если откровенно, мне совсем не хочется покидать вас, — юноша улыбнулся грустно и растерянно.
— Тогда зачем?
— Затем что мое присутствие здесь…впрочем, неважно, — оборвал он себя. Лизавета Сергеевна предположила, что он пытается скрыть признание Нины. Его решение скорее всего связано именно с этим поступком Нины и ее страданиями. Нежелание причинить ей боль гонит юношу из дома, где ему хорошо.
— А что если я очень-очень попрошу вас не уезжать? — тихо проговорила Лизавета Сергеевна, взяв его руки в свои.
— Не надо, прошу вас! Я не смогу вам отказать.
Дама чувствовала, как он колеблется: в душе юноши явно происходила жестокая борьба. «О, женщины! — подумала она, чувствуя угрызения совести. — Ведь я сейчас прибегаю к запрещенному приему».
— Все, решено! Я вас никуда не отпущу! Обещайте мне, что выбросите из головы эти мысли. Обещайте же, — она сильнее сжала его руки. Nikolas мучительно улыбнулся:
— Человек без недостатков никогда бы так не поступил, но у меня, увы, не хватает мужества отказать, когда просит прекрасная дама.
— А как же спектакль? Вы испортите всю затею. Дети огорчатся, если вы уедете, особенно Аннет. Это еще довод, не так ли? Согласите же чувство долга и необходимость!
— Ради вас я готов на все, — почти не рисуясь, сказал Nikolas и стал целовать ее руки. — И все же отпустите… — он уже шептал, стоя на коленях. — Отпустите…
— Даже не помышляйте, — тоже шепотом ответила дама, не отнимая рук.
— Мещерский, какого дьявола? — они оба вздрогнули, услышав совсем рядом голос Александрова. Тот уже стоял на пороге и удивленно таращил глаза на смутившегося товарища, едва успевшего занять прежнее положение. — Вас все ищут. Простите, мадам, если помешал, — неловко обратился он к даме. — Там требуется этот персонаж, — как бы извиняясь, Александров кивнул в сторону Nikolas.
Лизавета Сергеевна легко оправилась и беззаботно произнесла:
— Не терпится увидеть, что же у вас получится. Идите, Nikolas, мы еще побеседуем о Гоголе.
Итак, Нина уезжала. Лизавета Сергеевна проверяла багаж, погребец, пыталась припомнить что-то. «Ах да! Письмо тетушке!» Она бежала в кабинет, проходя мимо гостиной, услышала, как Мещерский внушал Нине:
— Мы друзья, не так ли? Полноте грустить, через год вы обо мне и не вспомните. Ну же, прелестное создание, улыбнитесь! И скажите, что не имеете на меня сердца.
Что отвечала Нина, Лизавета Сергеевна уже не слышала: она поднялась в кабинет. Когда все утряслось и было готово к отъезду, Нина подошла к матери. Она тихо сказала:
— Простите меня, маменька. Я сама себя стыжусь. Мне действительно лучше уехать. Это все мой несчастный характер! Почему у Маши все так ясно, спокойно? Я так не умею.
— Ты очень впечатлительная девочка, — с нежной улыбкой проговорила Лизавета Сергеевна.
— Вы на меня не сердитесь?
— Нет, конечно. Однако тебе есть о чем подумать. Я боюсь даже представить, что было бы, влюбись ты в человека менее благородного, чем Николенька.
— Да-да, это мне хороший урок! — глаза Нины наполнились слезами. — Мне тяжело видеть его, но я не хочу, чтобы он уезжал отсюда. Не отпускайте его, маменька! Nikolas дорожит нашим домом, но он чувствует себя виноватым.
— Я знаю, детка. — Лизавета Сергеевна не стала говорить о своей беседе с Мещерским. — Поезжай с Богом, отдохни и обо всем хорошенько подумай, — и она трижды перекрестила дочь.
Они поцеловались, Нина махнула рукой всем провожающим, стараясь не смотреть в сторону Nikolas. Экипаж тронулся, ветер растрепал ленты на шляпке грустной девушки. У Лизаветы Сергеевны тоже сжалось сердце от грусти: она не любила отпускать от себя детей и никак не могла смириться с тем, что они вырастают и уходят. Даже старших сыновей с трудом отрывала она от себя, не то что девочку.
Что ждет ее дочерей в будущем, часто с тревогой думала Лизавета Сергеевна. С Машей, кажется, что-то решается, а Нина… Все московские прочат своих дочерей за «архивных» юношей, из которых выходят блестящие дипломаты и государственные мужи, за отставных богатых генералов, как в свое время матушка с батюшкой выдали ее совсем юной. Нина такая пылкая, живет чувствами, часто делает глупости. В детстве, когда ей читали сказки Анны Зонтаг, она фантазировала о всяких чудесах. Потом сама стала зачитываться сочинениями мадам Жанлис, Анны Радклиф, что еще более развило ее воображение и фантазию. Заключительным аккордом прозвучали романтические баллады и модные романы Сенанкура, Констана, Рене, окончательно сбив с толку юное существо.
Вспоминая с содроганием сцену во время грозы, Лизавета Сергеевна упрекала прежде всего себя: это ее свободное воспитание позволило девочке считать, что возможно прийти ночью в комнату молодого мужчины с объяснениями. Конечно, никто об этом не узнает, иначе… Страшно подумать что.
Отъезд Нины не повлиял на подготовку домашнего спектакля. Молодежь трудилась с пылом и увлечением юности. Было решено премьеру водевиля приурочить к именинам Маши. Этим какое-то время были заняты вечера. Лизавета Сергеевна радовалась возможности отдалиться от Nikolas и побыть наедине с собой. Однако до нее часто доносились волнующие звуки сильного голоса Мещерского, поющего куплеты во время репетиции. Молодежь сохраняла заговорщеский вид и не выдавала сюжета будущего представления. Известно было только, что сей водевиль был состряпан в соавторстве Сергеем, Владимиром и Александровым. Музыкальной частью заведовал Nikolas, он сочинял музыку к куплетам. Попытка привлечь Волковского к изготовлению декораций потерпела неудачу, впрочем, особого умения для этого, видимо, не потребовалось.
