Эллен Марш - Пожнешь бурю
– Пожалуйста, Мереуин. Я приехал не для того, чтобы просить вас простить меня. Знаю, я слишком больно вас ранил. Это неправда, что я женился на вас ради прядилен, но вы, конечно, мне не поверите. – Широкие плечи устало сгорбились. – Я чересчур часто вам лгал и использовал вас для достижения собственных целей. И из-за непомерной гордости я не желал признать, насколько сильно люблю вас, полагая, будто это просто страсть, вызванная стремлением отомстить. Я не хотел понимать, что вы отличаетесь от других женщин, что ваша отвага и стойкость глубоко поразили меня. Вместо этого я стремился сломать вас, ибо боялся не справиться со своевольной девчонкой, вполовину меньше меня.
Иен подошел к окну и повернулся к ней спиной, глядя на затянутый туманом ландшафт, на стекающие с карнизов струйки дождя.
– Даже в день нашей первой встречи в Монтегю, когда вы нанесли мне унизительный удар, я пришел в ярость, но не мог не испытывать непонятного восхищения вами.
Мереуин увидела, как смягчилось его лицо, а серые глаза засветились от этих воспоминаний.
– Вы были такой маленькой и грязной и все равно кидались на меня, точно разъяренный львенок. Необычайное сочетание отваги и редкостной красоты заинтриговало меня сверх всякой меры. Отчасти по этой причине я отправился искать вас на «Колумбии». А когда нашел, вы чуть с ума меня не свели своим стремлением к превосходству и отказом подчиниться мне. Только много позже я понял, что вас влекло ко мне точно так же, как меня к вам. В вас, Мереуин, есть нечто, всколыхнувшее всю мою душу.
Иен приложил руку к сердцу.
– Чувство это сильнее даже моей любви к вам. Мне кажется, будто мы созданы друг для друга и нам суждено свыше быть вместе. Возможно, поэтому мы так терзали друг друга. Порой я пугался, не в силах поверить, что такой мужчина, как я, привыкший владеть любой ситуацией, оказался вдруг не в состоянии справиться со своим собственным сердцем.
Иен оглянулся, ища ее взгляда, но как только их глаза встретились, мягкие губы Мереуин сурово сжались.
Маркиз тяжело вздохнул.
– Мереуин, я приехал вовсе не затем, чтобы открывать свое сердце или умолять вас вернуться со мной в Монтегю. Знаю, вам трудно меня простить, и не могу вас за это винить. Боже милостивый, как подумаю, что оставил вас в руках этой свиньи и он выстрелил и едва не убил… – Его лицо исказилось, как от физической боли, а серые глаза наполнились презрением к самому себе. – Мне никогда не забыть этой картины: вы в разорванном и окровавленном платье и это безумец с пистолетом. Я буду хранить ее в памяти до могилы. Если у вас появится желание отомстить мне, вспомните, что эта картина будет терзать меня до конца дней.
Мереуин вдруг захотелось утешить его. Сердце ее сжалось при виде страданий этого гордого человека, которому, возможно, даже тяжелее, чем ей, поскольку каяться всегда труднее. Но она ничего не сказала, боясь испытать прежнюю боль, боясь вновь поверить в его любовь.
Выговорившись, Иен вытащил из кармана камзола запечатанный конверт и протянул ей.
– Я задержался на несколько дней в Глазго, поручив мистеру Бэнкрофту составить вот этот документ, Мереуин.
Она сделала шаг вперед, чтобы принять конверт, пальцы их встретились, и Мереуин отдернула руку, с отвращением к самой себе ощутив внутренний трепет.
– Что это? – спросила она, не вскрывая конверт.
– Я продал свою долю в Кернлахе за один шиллинг, которого не собираюсь от вас принимать. Возвращаю прядильни вам, Мереуин. Целиком и полностью. Теперь вы с братьями снова владеете всем: конторами в Глазго, в Лондоне, в Инверлохи, правами на судоходство по реке Лиф и на все пастбища вокруг Монтегю.
Личико Мереуин выразило недоверие. Они стояли совсем рядом, и, когда она посмотрела на него снизу вверх, он различил золотые искорки в темно-синей глубине раскосых глаз. Мягкие алые губы манили его, и Иен со стоном отвернулся, боясь не совладать с собой, если еще хоть секунду простоит рядом с ней.
За спиной прозвучал мягкий голос Мереуин:
– Почему, Иен?
– Потому что не придумал другого способа убедить вас в своем бескорыстии. Только вы были мне нужны, только ваша любовь может придать смысл моей жизни, но даже себе я не пожелал в этом признаться, а теперь своей слепотой и глупостью все погубил.
Иен услышал приближающиеся легкие шаги, почувствовал аромат волос и стиснул зубы, боясь оглянуться.
Последовала долгая полная глубокого смысла пауза. Потом Мереуин мягко проговорила:
– О, Иен, я…
Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвалась Энни Фицхью в сопровождении целой армии слуг. Сморщенное, похожее на старый кожаный сапог лицо выражало непоколебимую решимость защитить свою возлюбленную госпожу от грозящей ей опасности.
– Мораг доложила мне, что пропустила вас наверх, – обратилась она к лорду Монтегю, ничуть не смущаясь тем фактом, что ей пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо. – Я вынуждена просить вас удалиться! Ни лэрда, ни мистера Кольма нету, а мисс Мереуин в ее состоянии нельзя волноваться.
Мереуин увидела знакомую насмешливую улыбку, искривившую чувственные губы маркиза, но во взгляде, устремленном на Энни, была нежность.
– Я и не думал волновать Мереуин, – ласково сказал Иен и одарил старушку чарующей улыбкой.
– Стало быть, вы уходите? – величественно уточнила Энни, стараясь обрести прежнюю холодность. – Или нам придется вас вывести.
При этом она оглянулась на слуг, ища поддержки, но грозная армия начинала выказывать признаки нерешительности, лицом к лицу столкнувшись с гигантом, который, по слухам, был еще хуже своего дядюшки Эдварда Вильерса.
– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал маркиз со всей возможной любезностью. – Я уже ухожу.
Иен бросил последний взгляд на Мереуин, и все его высокомерие испарилось при виде прекрасного личика, выражавшего лишь нетерпение и боль. Он резко повернулся и быстро направился к выходу мимо почтительно расступившихся слуг.
– Как вы, моя дорогая? – обеспокоенно спросила Энни, вглядываясь в широко раскрытые синие глаза.
– Я… П-прекрасно, – заверила ее Мереуин, но голос ее был слабым, а дыхание быстрым и прерывистым. Она все еще прижимала к груди запечатанный конверт, и холодная шершавая бумага, казалось, жгла ей пальцы.
Иен Вильерс устало спрыгнул с коня и минуту постоял во дворе конюшни, разминая затекшие мускулы. Спускались сумерки, солнце, в первый раз на его памяти засиявшее в Гленкерне, опускалось за горы, смягчая острые силуэты вершин, окрашивая их в пурпурный цвет. Бурные воды Лифа, бегущего мимо почерневших каменных стен замка, дробили радугу красок на яркие сверкающие пятна, переливающиеся на поверхности стремительно движущейся воды. В воздухе пахло осенью, ветер доносил острый запах торфа, которого еще вчера не чувствовалось. Внизу в долине стояли высокие золотые копны сжатой ржи, которые сверху казались яркими заплатками на темной земле.
