Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Нет. Эта задача выпадала Санче – а теперь одной из нас.
– И кому же именно, как ты думаешь? – сквозь слезы улыбается Элеонора.
– Я думаю, поскольку Париж ближе…
– Пожалуйста, забирай. Мне и без того забот хватает.
Элеонора и Генрих еще не полностью подавили мятеж в Англии. Смерть Симона только раззадорила его сторонников, включая Лливелина ап Гриффида, самопровозглашенного принца Уэльского.
– Лливелин как мальчик с палочкой, который тычет ею в осиное гнездо, чтобы посмотреть на переполох. Мы обнаружили, что все эти то и дело вспыхивающие стычки – результат его подстрекательства.
Элеонора с Генрихом отдали замки в Уэльсе Эдмунду и послали его туда сражаться.
– А Эдуард?
Она всегда воодушевляется при мысли о нем, этом храбром рыцаре, дерзком принце, любимом своим народом. Такого сына могла бы иметь Маргарита, если бы не безразличие Людовика к их детям и не влияние на них Бланки.
– Он, как всегда, не знает отдыха, – вздыхает Элеонора. – Разъезжает со своими друзьями из Марки в поисках рыцарских турниров.
– Турниров? Но это же глупый риск.
– Да, но какой сын нынче слушает советы матери?
– Особенно когда мать так похожа на сына, – улыбается Маргарита. – Помнишь, как мама уподобляла тебя Артемизии?
– Царице-воительнице, – улыбается Элеонора. – Помню. Я тоже была глупа, вечно стремилась испытать себя без особых причин, вечно хотела сражаться за пустяки – так Эдуард не может без своих турниров. И все же, – она понижает голос, – терпеть не могу, когда он рискует жизнью и будущим Англии. А особенно волнуется его жена, ведь ей так хочется занять мое место.
– Это не случится еще много лет, – говорит Маргарита, кладя руку на плечо сестре.
– Надеюсь, ты права, но боюсь, что нет. – Голос Норы дрожит. Для Маргариты это событие: она не видела сестру плачущей с тех пор, как та упала с лошади в девятилетнем возрасте. – Генрих стареет. Все чаще болеет.
– И Людовик тоже. Но он, думаю, проживет долго. От умерщвления плоти в течение всей жизни он стал невосприимчив к смерти. – И его ум неверной походкой покинул тело, очевидно, слишком пьяный от чрезмерной боли, чтобы найти дорогу назад. Маргарита гадает, чем он занимается в ее отсутствие. Найдет она его снова на полу в церкви, справляющим собственную мессу, слишком больным и измученным, чтобы дотащить свои кишки до нужника?
Но нет – вот он скачет во всех охотничьих регалиях, окруженный толпой из пятидесяти человек – графов, герцогов, епископов, священников, рыцарей. Она видит его землистые щеки, его исхудавшее тело изгибается, как хлыст, рот открыт, будто он смеется, но это не так – он не смеется с тех пор, как умер их сын, а именно после возвращения из Утремера тринадцать лет назад.
– Что это? – восклицает Элеонора, когда они въезжают через дворцовые ворота.
Двор заполнен конями, каретами, колесницами, вельможами и слугами.
– Жан! – вскрикивает Маргарита.
– Какая радость! – поддерживает ее сестра.
Когда карета останавливается и открывается дверь, Жан кланяется и целует Маргарите перстень – чего никогда не делал для Людовика, поскольку не был «его рыцарем». Он был рыцарем Маргариты. И остался, судя по взгляду на нее. Его взор стал привлекательно голубым, контрастируя с серебром волос и бороды.
– Какой приятный сюрприз! – говорит он, помогая ей выйти из кареты, а Элеонору оставив слугам. – Не ожидал вас увидеть до королевского объявления вечером.
– Объявления?
Цоканье конских копыт, стук колес. Она оборачивается и видит, как в ворота въезжают еще две кареты и открытая колесница в сопровождении рыцарей и слуг.
– В чем дело? – спрашивает Маргарита.
– Я надеялся, что вы мне скажете.
Он вынимает из рукава носовой платок и вытирает лоб. Его глаза закрыты, он глубоко вдыхает. Когда он открывает глаза, они молочно-белы.
– Жан! Вы больны. Вам нужно домой.
– Я так и сказал королю. Но он настоял, что даже если я на смертном одре, то все равно должен услышать его известие.
Послав слугу проводить Жана в его покои, Маргарита заходит в замок, пересекает большой зал, где охотничья компания собралась на обед, и поднимается в комнаты Людовика. Тот обнимает Карла, чьи руки безвольно повисли вдоль тела.
– Мои соболезнования в связи с кончиной твоей королевы, – говорит Людовик.
– Я лишился всего, – отвечает тот. – Не знаю, что делать без нее.
Затруднение в его голосе кажется наигранным. Маргарита высокомерно встречает его твердый взгляд.
– Ты почувствуешь себя лучше, услышав сегодня вечером мое объявление, – уверяет брата Людовик.
– Людовик, мой господин, что за объявление? – спрашивает она.
Его улыбка лукава, словно Маргарита попалась на какую-то его уловку.
– Ты должна подождать, как и все прочие. А теперь, если вы меня извините, я должен пойти помолиться Богу, чтобы направил меня. – И король уходит, оставив их вдвоем.
– Вы скорбите об утрате моей сестры или о потере Прованса? – спрашивает она Карла.
Он хмурит брови:
– Я по-прежнему граф Прованса.
– Согласно завещанию моего отца – нет.
– А по соглашению, которое Беатриса заключила со мной, – да.
– Что за соглашение?
– Оно делает меня самовластным графом Прованса. Наш сын унаследует его, но только после моей смерти.
Сердце Маргариты начинает колотиться все чаще, словно она взбирается на гору.
– Беатриса не подписала бы такого соглашения. Она любила нашего отца и отнеслась бы с уважением к его последней воле.
– Единственный человек, кого она любила больше, – это я, – возражает Карл. – Вот почему я и пришел к вам. – В свое время ее пришлось поспешно похоронить в Витербо, объясняет он, но это было совсем не то, чего она желала. – Она умоляла, чтобы ее похоронили рядом с отцом, хотела там обрести вечный покой.
– В усыпальнице, которую я выстроила для нашего отца? Это невозможно. – Маргарита отворачивается, сжимая руки. Она опоздала! Беатриса уже отписала ее долю Прованса. Ее сердце сжимается, как засохший каштан в скорлупе.
– Невозможно? Почему? Там достаточно места. Разве вы не собирались похоронить там вашу мать? Однако она предпочла компанию своих братьев, а не мужа. – Его голос звучит обвиняюще, словно это дело рук Маргариты.
– Я не улавливаю ваших доводов.
– Последним желанием вашей сестры было лежать между ее отцом и мною.
– Она никогда не учитывала моих желаний. Почему я должна считаться с ее волей?
– Она обожала вас. Но вы были ослеплены жадностью и не могли этого видеть.
– Вы обвиняете меня в жадности? – Ее смех звучит громко, как у Элеоноры, и хрипло, как у ворона. – Пора заканчивать дискуссию. – Она снова пытается обойти его, но он обхватывает ее руками.
