Лора Бекитт - Исповедь послушницы (сборник)
Катарина резко повернулась. Ее большие глаза смотрели укоризненно и серьезно.
– Не очень-то честно вести с ним такие разговоры, Эрнан! Зачем вмешиваться в то, чего ты все равно никогда не сумеешь понять!
– Да, – проговорил он с легким смущением, – наверное, ты права.
– Мы другие, – продолжила Катарина, – множество мелочей приковывает нас к мирской жизни и в то же время защищает от нее. А он по-настоящему одинок в нашем мире, он живет всегда лишь с одной огромной, жестокой и прекрасной иллюзией.
Эрнан поднялся и закрыл окно.
– Я уже почти договорился с ним о том, чтобы навестить матушку. Правда, он не хочет ехать, но, полагаю, через некоторое время передумает и согласится.
Катарина ничего не ответила. Она задула свечу и шагнула к постели. Ее кожа была ослепительно-белой; казалось, что сквозь одежду проникает лунный свет и облекает собой тонкие, изящные линии ее тела.
– Все-таки я не понимаю, – сказал Эрнан, – как можно смотреть на женщину и не желать ее!
– На любую женщину? – спросила она без тени кокетства.
– Нет, не на любую. На такую прекрасную, как ты!
И протянул к ней жадные, ищущие и властные руки.
Рамон Монкада быстрым, неслышным шагом вошел в храм. Там было пусто; наступил тот короткий отрезок времени между всенощной и утренней службой, когда братия погружается в сон.
Высокие стены хоров были пронизаны лунным светом, золотые и серебряные украшения храма переливались и поблескивали в нем, точно звезды, в изобилии усыпавшие ночной небосвод.
Рамон опустился на колени. Его окружали бледные, неподвижные лики святых, они смотрели на него из той загадочной глубины, что недоступна живым и грешным, и их взгляды казались застывшими, немигающими.
Сердце Рамона стучало как бешеное. Он пребывал в смятении и не мог молиться. Его лицо то и дело искажалось в горестной гримасе. Правду говорят, что священник, обуреваемый человеческими страстями, в конце концов превращается в демона. С некоторых пор его душу разъедали отчаяние и ревность. Странно, что любовь к Катарине могла обернуться чем-то подобным! Чем-то жалящим, терзающим душу и сердце мечтами о том безмятежном, полном искренней радости счастье, какое ему никогда не изведать на этой земле!
Что делать с тем, что открылось ему сегодня, он и вовсе не знал. У него, Рамона Монкада, есть дочь – плоть от плоти, его повторение и частица! Он пытался осмыслить это, стоя на коленях, пока не затекли ноги. Ничего не получалось. Тогда он поднялся и вышел из храма.
На дворе была ночь. Пронзительно светила луна; от резкого порыва ветра у него заслезились глаза. Рамон вытер их, потом еще и еще, пока не понял, что плачет. Шпили собора вонзались в мрак, они были сильны и могучи, но еще сильнее была вечность, та, что мерцала над его головой мириадами похожих на тлеющие угли звезд. Разве ее можно победить? В самом деле, что значит его вера, его деяния и мысли? Все уйдет и умрет. И вдруг он понял. Одиночества, того, каким оно было раньше, холодного, беспросветного, как эта ночь, больше не существовало. Рамон чувствовал, как сквозь испуг и отчаяние пробиваются ростки любви и нежности. Он будет жить в своей дочери, и в ее детях, и в детях ее детей.
Исабель. Какое красивое имя! Рамон прижал руки к груди. Впервые за долгое время он почувствовал легкость: словно чья-то невидимая рука приподняла камень, лежавший у него на сердце.
Через месяц Рамон получил письмо от сеньоры Хинесы. Оно начиналось так: «Дорогой Рамон, мой единственный сын!» Тон письма был необычен, она не наставляла и не укоряла Рамона, она просила его приехать. «Я уже немолода и хочу составить завещание с твоей помощью, поскольку ты мой единственный сын». Последние слова она настойчиво повторяла на протяжении всего письма. И только дочитав его, Рамон понял, что все это означает. В конце сеньора Хинеса словно невзначай начертала следующее: «Недавно я получила послание от некоего Эрнана Монкада. Я не хочу его видеть».
Рамон понял, что не сможет сказать об этом Эрнану, а значит, не сумеет отговорить от поездки. Следовательно, придется ехать вместе с ним и Катариной и постараться уладить все уже в Мадриде.
На следующий день он сидел в гостиной Пауля Торна и обсуждал подробности поездки. Пауль предлагал плыть на его корабле.
– Вы пробудете в Мадриде ровно месяц, а потом вернетесь на берег Бискайского залива, и мои люди заберут вас на другой корабль. Славно я придумал, святой отец?
Рамон сдержанно улыбнулся. Он с глубоким волнением думал о своем ребенке, его преследовало желание увидеть дочь, в то же время он страшился этого. Но Катарина не привела Исабель в гостиную. Рамон растерянно смотрел на нее, не понимая, как от их телесного слияния могло родиться существо, в чем-то повторяющее их обоих и в то же время отличающееся от них. Вот что есть настоящее таинство, вот что есть божественные узы!
Между тем Пауль заметил, что Лусию не стоит брать в путешествие.
– Она слишком мала. Эти морские ветры и штормы… Возьмите с собой Исабель, она старше и крепче, а Лусия пусть останется дома, с Инес.
– Я бы хотел, чтобы матушка увидела именно Лусию, – вставил Эрнан.
– Какая разница, увидит она одну девчонку или другую! – заявил Пауль. – Если хочет повидать обеих, так пусть приезжает к нам в гости.
Эрнан промолчал. Он увидел осуждающий взгляд Рамона и пожалел, что признался брату в этой постыдной тайне.
Аббат тайком вздохнул. Итак, они возьмут Исабель в путешествие, и он, Рамон Монкада, будет видеть перед собой счастливую супружескую пару и свою дочь, которая называет отцом другого человека.
Делать было нечего: Пауль уже назначил день отъезда. Он торопился, потому что нужно было успеть до осенних холодов и штормов.
А потом случилось непредвиденное: наступило длительное ненастье, небо будто прорвало и оно изливало на землю потоки дождя. Эрнан, неустанно работавший в гавани, несколько раз попал под сильный ливень, но, будучи беспечным, не сменил одежду (все равно промокнет!), а через несколько дней слег с жестокой лихорадкой. Пролежав день, он отправился в порт, после чего к лихорадке прибавился кашель, сотрясающий все тело. К утру предполагаемого отъезда Эрнан оказался совершенно больным; вызванный лекарь строжайше запретил ему вставать с постели. Между тем вещи были уложены, а вскоре явился Рамон в неизменной сутане и с дорожным саквояжем в руках.
Катарина выглядела растерянной, Пауль разводил руками. Вот что значит южная кровь! Рамон предложил отложить поездку – он напишет матери и все объяснит, однако Пауль возразил. Так или иначе, а корабль выходит из порта! Мгновение подумав, он резко разрубил рукою воздух, словно отсекая что-то лишнее.
