Симона Вилар - Дикое сердце
Он тяжело перевел дух. Смотрел в бледное непроницаемое лицо Эммы, в эти большие, блестевшие странным светом глаза. Сказал уже мягче:
— Вы не должны отчаиваться, дочь моя, как бы жестоко ни испытывал вас Господь. Я понимаю, как вам тяжело, но стать монахиней в аббатстве Святой Марии Магдалины — не худший выход для вас. Я бы сказал — это наиболее почетный выход для отвергнутой женщины, имя которой к тому же еще запятнано грехом.
Поэтому смиритесь. Вспомните пример Иова. Он стерпел с верой в Бога, и Господь возместил ему все сторицей. Так и вы. Вы много грешили, и теперь настал час покаяться. Вступите в сонм невест Христовых, и тогда, в тиши молитв, в мире и покое, душа ваша очистится от скверны и, служа Господу нашему, вы познаете новое, истинное счастье.
Эмма вдруг разразилась каким-то диким, болезненным, гортанным смехом.
— Эта крыса Стефания уже вела со мной подобные речи. И я ответила ей. Я слишком люблю мир, люблю жизнь со всей ее болью и радостями. Тихое существование за стенами обители не для меня. И что бы вы ни говорили… что ж, я напомню вам нечто, о чем не подумал никто… даже Ролло. У меня есть сын, маленький мальчик, от которого я никогда не отрекусь, и даже покрывалом невесты Христовой вы не заставите меня оставить Гийома.
Гвальтельм отклонился от нее. Губы его сложились в жесткую складку. Но тут подала свой голос Стефания:
— Разве ты забыла, Эмма, что сам Иисус Христос предупреждал: «Враги человеку домашние его. И кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».
— Что ж, значит, я недостойна! — запальчиво воскликнула Эмма.
— У тебя нет иного выхода! — почти взвизгнула Стефания. — И ты должна не упорствовать, а благодарить… Иначе… подумай лучше о грядущей каре, что падет на тебя… нераскаявшуюся и непрощенную!
— Видимо, вам пообещали пожаловать отменный прекарий за то, что повлияете на такую строптивую, как я? — неожиданно спокойно полувопросительно-полуутвердительно сказала Эмма. Однако за ее спокойствием таился явный гнев. — И кто дал вам право судить меня, если даже Он сказал апостолам: «Вам же говорю — не судите, как Я никого не сужу». Прекарий — земельное содержание, которое давалось в пользование с каким-либо условием.
Она тяжело дышала, глядя на них — на пожелтевшую от ярости аббатису и на удивительно спокойного епископа, на темном, словно продубленном лице которого не дрогнул не единый мускул.
— И я скажу вам, — Эмма резко шагнула к ним, сжала маленькие кулачки. Задыхалась… — …Я скажу… Даже у дьявола нет такой власти над смертным, чтобы я смогла отказаться от собственного сына ради того, чтобы в угоду сильных мира сего исчезнуть из жизни и заживо похоронить себя в молениях!
Гвальтельм понимал, какую сложную задачу возложил на него герцог Роберт, велев услать эту строптивую в монастырь. Эмма, живая, как пламя в костре, была не из тех, кто покорно примет монашество. Он видел, как она цеплялась за жизнь, за свою любовь, за уходящее счастье.
— У тебя нет иного выхода, женщина. Ты уже сыграла свою роль. А что до монастыря… то вспомни, сколько даже царствующих особ окончили дни в святых обителях по принуждению.
Он перечислял, загибая пальцы: последний Меровинг Хильдерик III, постриженный своим майордомом Пипином Коротким; король лангобардов Дезидерий и герцог Баварский Тасило, ставшие монахами по воле Карла Великого; Гуго Лотарингский, сосланный в монастырь императором Карлом Лысым.
И это не говоря о женщинах. Один Карл Великий сделал монахинями своих первых супруг Химильтруду и Дезире Лангобардскую, чтобы иметь возможность вступить в новые браки.
— Погодите! — воскликнула Эмма. Она лихорадочно соображала, искала выход, чтобы как-то вырваться из монастыря, где ей грозило заточение. Главное, вырваться, и тогда она найдет способ найти Гийома, встретиться с Ролло. — Погодите, ваше преосвященство. В свое время герцог Роберт сулил мне союз с графом Пуатье Эблем.
— Эбль Пуатье уже обвенчан с принцессой Эделой, — резко ответил Гвальтельм.
— Но мной интересовался Рауль Бургундский.
— Забудь об этом. Рауль помолвлен с дочерью герцога Нейстрийского, и она уже отбыла к своему жениху в Дижон.
— Но есть еще Ги Анжуйский. Мы были помолвлены с ним с детства.
— Аббат Ги один из героев Шартра, и ему светит великолепное будущее. И ему уже намекнули, что для его же карьеры будет выгоднее, если он забудет о вас. К тому же Ги рукоположенный священнослужитель, он посвятил себя Богу, и великий грех возьмете вы на душу, если вовлечете его в блуд.
— О боже, помоги мне! — заломила руки Эмма, но в следующий миг резко склонилась над столом, так что ее волосы выбились из-под покрывала и упали на щеки. — Я знаю, зачем меня хотят спрятать в монастыре! И вы, и герцог Рауль, и даже Карл Простоватый боитесь одного — что я вернусь к Ролло, что я смогу вновь расположить его к себе, и тогда он пошлет прочь дочь короля. — Дитя мое — , я думаю, вы сами не понимаете, что говорите. Неужели вы готовы разрушить союз, который столь многое может изменить в судьбе королевства?
— Ничего он не изменит. Разве что Гизелла так и не станет герцогиней Нормандской. Потому что ею стану я! А мой сын станет наследником герцогства!
Она стремительно покинула помещение, бежала, сама не зная куда. Кинулась к церкви, потом хотела вернуться к себе. Нет, ей надо бежать прямо сейчас, пока ловушка не захлопнулась.
Она даже не успела дойти до ворот, как путь ей перерезали три темные фигуры.
— Прочь!
В следующий миг сильная мужская рука зажала ей рот. Две другие подхватили, понесли.
Эмма извивалась как уж, однако люди епископа были гораздо сильнее ее. Одна из монахинь велела нести вырывающуюся женщину за ней. Как сквозь сон Эмма увидала каменный свод закрытой башни, мелькнул свет фонаря, шипевшего под дождем. Тяжело грохнула массивная дверь, когда ее внесли внутрь. Она продолжала извиваться, пытаясь вырваться.
— Сильная, стерва, — сопя, пробурчал один из мужчин. Добавил: — Руки, руки ей держи! Того и гляди глаз лишусь
— Ничего. Подземелья Святой Магдалины и не таких укрощали, — прошипела монахиня.
Узкие лестницы вели все глубже под землю. Мужчины порой задевали бляхами курток за выщербленные стены. Наконец Эмму почти бросили в темную каменную яму. От удара она едва могла вздохнуть. При свете факела видела монахиню и силуэты воинов вверху. Потом они ушли, и ее окутала темнота.
Она медленно села. Мрак, сплошной мрак, как в могиле. Запах свинцовой сырости, гнилой соломы и мышей. Ничего не видя, она встала, стала шаг за шагом обследовать стены. Каменный мешок, круглый, стены из грубого камня. Она помнила, когда видела свет, что яма, куда ее бросили, не очень и глубока… однако достаточна, чтобы не выбраться. Эмма разбила все коленки, изломала ногти, пытаясь забраться наверх. Наконец она без сил села, упираясь спиной о грубый камень, зажав коленями пальцы сцепленных рук. Все, конец. Она в подземелье под церковью, в подземелье, где покоятся тела знатных монахинь, где умер Тибо Пройдоха. Она — в могиле.
