Уильям Локк - Демагог и лэди Файр
В конце концов, в угоду ей, Даниэль переехал в Лондон, поселился на Ноттинг-Хилле, и там они жили в продолжение семи лет их брачной жизни.
* * *
Было уже поздно, когда Годдар вернулся с митинга в Степней. На его лице показалась тень неудовольствия, когда он увидел свет в нижнем этаже. Весь остальной дом, за исключением слабо освещенного полукруглого окна, был погружен в темноту. Годдар открыл входную дверь своим ключом и, пройдя по темному корридору, ощупью спустился в кухню. Осторожно отворив кухонную дверь, он увидел служанку, которая спала, положив голову на стол. Разбуженная его приходом, девушка сконфуженно вскочила.
— Почему вы не легли спать, Джэн?
Он говорил тоном человека, повторяющего привычную и неприятную фразу.
— Барыня плохо себя чувствовала сегодня вечером, сэр, и я думала, что лучше будет, если я обожду вас.
Он кивнул головой, глядя на нее пасмурно из-под сдвинутых бровей.
— Вы ее уложили в постель?
— О, да, сэр.
— Мисс Дженкинс не была здесь?
— Мисс Софи, сэр, заходила только на один час.
— Хорошо, — сказал Годдар, уходя, — ступайте теперь спать. Вы, должно быть, устали.
Он тяжело поднялся по ступеням, зажег свет в передней и продолжал подыматься по лестнице. В первом этаже он остановился, приложил ухо к двери спальной и прислушался. Успокоенный звуками ровного дыханья, доносившимися извнутри, он поднялся в следующий этаж и зажег электричество в своем кабинете. Раздув огонь в камине, он обогрел себе руки и сел за письменный стол.
Комната была очень просто меблирована. Вокруг стен тянулись полки, на которых в беспорядке стояли и лежали книги в простых переплетах. Середину комнаты занимал большой стол, покрытый красным сукном и загроможденный бумагами, брошюрами и книгами. Старое кресло, на котором лежала груда книг, было придвинуто к камину. На камине лежало несколько трубок и валялись окурки. На стене был пришпилен простой табель-календарь. Все было более чем просто, и не было даже намека на украшения.
Годдар уселся в деревянное круглое кресло, вскрыл несколько писем, полученных с вечерней почтой, и забарабанил пальцами по столу с озабоченным видом. Глубокая вертикальная морщина между бровями и крепко сжатые губы с достаточной ясностью знаменовали собой, что мысли его были далеко не радостные. Наконец, он встряхнул головой, быстрым движением откинул волосы со лба, глубоко вздохнул и, отобрав несколько бумаг из хаотической массы, принялся с пером в руках за работу. Он работал с полчаса, только иногда останавливаясь, чтобы набить и зажечь трубку. Затем встал и направился в смежную комнату. В ней находилась лишь походная кровать и самые необходимые спальные предметы. Семь лет богатства не приучили его даже к скромной роскоши в окружающей его обстановке. Его личные вкусы остались такими же простыми, какими были тогда, когда он жил в маленькой комнате в рабочем квартале Сэннингтона.
Вместе с часами он вынул из жилетного кармана визитную картонку, которую он получил в Степней: «Лэди Файр, 13 Квинс-Коурт». Годдар уже успел забыть об ее существовании. Он посмотрел на карточку слегка презрительно, разорвал ее и бросил в камин. Затем он разделся и заснул сном уставшего за день человека.
На следующее утро он сел за завтрак один, хотя стол был накрыт на двоих. Во время еды он просматривал корреспонденцию и делал заметки в своей записной книжке. Он был последнее время очень занят, так как постоянные занятия в комиссиях Совета Графства и различные организационные проекты, связанные с Лигой, отнимали у него массу времени. Теперь каждая минута была ему дорога.
Дверь отворилась, и вошла Лиззи. С пасмурным лицом, с опущенными глазами, она молча заняла свое место у стола. Время наложило на нее тяжелый отпечаток. Хотя ей было едва тридцать лет, но молодость прошла, а с ней вместе исчезла и красота. Розовые щеки побледнели и утратили свою свежесть; округлость форм перешла в дряблую одутловатость; вокруг рта образовались некрасивые складки. Сидевшая сейчас перед Годдаром, опустившаяся, неприятная женщина с растрепанной прической и опухшими веками, одетая в грязный утренний капот, так же мало напоминала цветущую хорошенькую невесту в Сэннингтоне, как дневной свет — вечернюю тьму.
Она налила себе чашку чаю и взяла небольшой сухарик. Никто из них не проронил ни слова. Годдар продолжал свой завтрак и свою работу, и только брови его слегка сдвинулись. Время от времен и Лиззи украдкой кидала на него взгляд. Ее раздражало, что он весь целиком был поглощен работой. Мертвая тишина становилась для нее невыносимой. Внезапно она с шумом отодвинула свой стул и стукнула рукою о стол.
— Ради бога, скажи хоть что-нибудь! — истерически вскричала она.
Годдар посмотрел на нее серьезно и отложил карандаш.
— Что же я могу сказать тебе, Лиззи?
— Да хоть что-нибудь! Проклинай меня, ругай меня — но не сиди так, как будто я уличная пыль, а ты — всемогущий бог.
— Ты не сдержала опять своего обещания! Что же другое я могу тебе сказать? Ты не можешь требовать, чтобы я был доволен, а в проклятиях я не вижу никакой пользы. Поэтому я и молчу.
— Лучше было бы умереть, — с горечью проговорила Лиззи.
Годдар пожал плечами. По его мнению, он сделал все, что он мог — и, к сожалению, безуспешно. Иногда в глубине души он высказывал такое же желание.
— Ты должна винить только себя, — сказал он.
— Ах, да? А ты ни в чем передо мною не виноват? Ты ведь меня ненавидишь. Ты никогда меня не любил. Даже, когда мы только что обвенчались, ты и тогда любил только свою противную политику. О, зачем я не вышла замуж за Джо Форстера? У него теперь три больших табачных магазина и он может держать свою голову так же высоко, как ты, хотя ты и член Совета Графства и о тебе пишут в газетах. Я хотела бы только знать, какая мне польза от твоей славы? В конце концов это все твоя вина, и ты меня толкнул на это. Ты сам это знаешь и был бы, конечно, доволен, если бы я умерла.
Все эти домашние дрязги в семейном быту Годдара были уже старая история. Жалобы и слезы Лиззи были уже бессильны рассердить его, и он теперь смотрел на нее просто, как на крест своей жизни.
— Наш брак был ошибкой, Лиззи, — сказал он, — и мы оба в этом давно убедились. Я не был тем мужем, который был тебе нужен, а я, по всей вероятности, должен был остаться холостяком. Но я честно исполнял свой долг перед тобой и — да поможет мне бог — буду всегда его исполнять. Что ты от меня хочешь? Разве я не исполнял когда-нибудь твоих желаний?
Многие женщины, спрошенные таким образом, ответили бы с тоской вслух или про себя: «Любви, немножко страсти, намек на нежность». Но у Лиззи это желание прошло вместе с румянцем на ее щеках. Есть натуры слишком грубые для того, чтобы чувствовать потребность в любви. Вместо этого Лиззи ответила:
