Мэрилайл Роджерс - Воспевая бурю
Сознавая ответственность за бегство Аньи, жрец чувствовал также, что он в ответе за любое несчастье, которое может постигнуть девушку по его вине. Он несомненно был прав, упрекая ее в безрассудстве, вот только сказать об этом нужно было совсем по-другому.
Внезапно устрашающее видение возникло перед его внутренним взором: он увидел Анью танцующей золотой искоркой, взлетевшей в черное небо, ослепительным всполохом мелькнувшую во тьме его жизни, чтобы осыпаться хладным пеплом, упасть в руки хищников в человеческом облике, в чьи расставленные капканы он сам подтолкнул ее. От этих мрачных мыслей Ивейн зашагал еще быстрее.
По счастью, Ягодка трусила так медленно, что ему удалось настигнуть всадницу. Призвав на помощь все самообладание друида, он стал дышать ровно и размеренно, подавляя желание упрекнуть ее. – Итак, ты надумала покинуть меня? Ласковый и насмешливый укор Ивейна, словно бальзамом, омыл опечаленную душу Аньи. Опасаясь, что этот голос – плод ее воображения, Анья все-таки остановила лошадь, но не осмеливалась оглянуться.
Быстро и широко шагая, Ивейн подошел к девушке. Прислонив посох к ветке могучего дерева, из тех, что росли по сторонам тропинки, он протянул руки, помогая маленькой наезднице спешиться. Уютно, как ребенок, притулившись к его могучей груди, Анья чувствовала, что готова одолеть теперь любого врага. Сердце ее отчаянно колотилось. Она прижалась к возлюбленному, не желая задумываться над тем, благодаря какому капризу судьбы он оказался здесь.
Ощутив ее нежное, стройное тело, такое мягкое и податливое, в своих руках, Ивейн понял, что его худшие опасения сбываются. Ни один его мускул не дрогнул, но оковы благоразумия, сдержанности и чести казались тонкими, словно цепи, сплетенные из травинок. Синий огонь его глаз ласкал тонкое личико невинной чаровницы, с этой дымкой в зеленых очах и нежнейшими лепестками губ, чей сладостный вкус он не мог бы забыть никогда. Эти губы теперь были полуоткрыты, обращенные в молчаливой мольбе к его устам. Лицо Ивейна напряглось, стало жестким; он боролся с неистовой жаждой опять ощутить вкус ее губ.
Воспоминания об их первом поцелуе нахлынули на Анью – жгучие, опьяняющие… Ладонь ее лежала у Ивейна на груди, и девушка остро, до боли, ощущала его твердые мускулы и глухое биение сердца; она смотрела, не отрываясь, на губы возлюбленного, скользя по ним взглядом, обжигающим, как поцелуй.
Кляня свое малодушие и неумение устоять перед хрупкой и нежной девушкой и не задумываясь о муках совести, которые неминуемо повлечет за собою Недозволенный поцелуй, Ивейн прижал ее к себе. Он беспрестанно пытался убедить себя в том, что Анья еще ребенок, но иллюзии эти рассеивались всякий раз, когда девушка оказывалась в его объятиях, так тесно прижимаясь к его мощному торсу, что он не мог не ощутить прекрасные формы юной женщины. Он совершил ошибку, поддавшись очарованию этих губ, не ведавших иных поцелуев. Медленно, чувственно касаясь губами ее рта, Ивейн лгал себе, что ничего не случится, если он похитит всего крупицу да, да, только эту крупицу ее невинности – частичку той нежности, которая всегда будет принадлежать лишь ему одному. Безумство его стало очевидным, когда – точно огонь, охвативший лесные кущи, – поцелуй вырвался из оков благоразумия.
Когда язык его начал упоительный танец, скользя меж губами, ныряя, подрагивая и выныривая вновь, впивая сладостную глубь ее рта, сознание Аньи исчезло, растаяло; словно вихрь подхватил ее, вихрь яростного, бесконечного наслаждения, вздымающий, возносящий ее все выше. Он жег ее безмерным, неутолимым томлением, и она ахнула, задохнулась под его жадным, неистовым натиском. Тысячи огненных поцелуев пылали, обжигая ей губы, и для нее исчезло все, кроме желания возлюбленного и ее собственной нарастающей страсти. Анья самозабвенно обвила его шею руками, пальцы ее запутались в черных густых кудрях.
Ивейн, задыхаясь, на секунду оторвался от ее рта и, увидев ее вспухшие от неистовых поцелуев губы, затуманенные глаза, услышав ее прерывистое дыхание, понял, что он наделал. И все-таки только благодаря своей воле смог он обуздать безрассудную страсть и осторожно высвободить пальчики девушки из своих кудрей. Ивейн не хотел огорчить Анью еще больше, чем накануне; тогда он всячески старался показать, как тягостно ему ее присутствие, поэтому она убежала от него в ночь, в чащу леса. Теперь он ласково улыбнулся девушке и бережно поставил ее на землю. Потом легонько поцеловал в обе ладошки, прежде чем опустить руки Аньи и чуть-чуть отступить назад.
Когда Ивейн разжал объятия, Анья почувствовала холод куда страшнее, чем от свежего воздуха ночи, и все же не могла оторваться от его таких пронзительно синих глаз.
Сверкнув насмешливой улыбкой, Ивейн вдруг задал неожиданный вопрос:
– Как там мои волосы, не поседели?
Он счел это как нельзя более подходящей минутой для применения искусства друидов – сбить с толку молниеносной переменой настроения.
Это была хитрость, и девушка прекрасно об этом знала, но не сумела ей противостоять. Анья бессознательно взглянула на кудри, черные, как тьма вокруг них, но глаза ее сузились от досады: она распознала уловку жреца. Девушка тихонько покачала головой. Посох Ивейна по-прежнему стоял, прислоненный к дереву, и неяркое сияние кристалла на набалдашнике вспыхнуло ослепительным ореолом вокруг золотистых прядей, выбившийся из кос во время объятия.
– Странно. Я был уверен, что поседею, после того как ты напугала меня сегодня, – насмешливо улыбнулся Ивейн. Улыбка его была просто неотразимой.
Анья помнила, как Ивейн мечом отражал нападение противника, видела нацеленную ему в спину стрелу, так что ей впору было сказать ему то же самое, но она подавила обиду. Чувство ее к Ивейну было слишком глубоким, чтобы поддаться уязвленному самолюбию из-за его колдовских уловок.
– Тебя воспитали любящие родители, ты выросла, защищенная силой отца и магическим оберегом матери.
Ивейн, слегка наклонившись к Анье, осторожно пытался открыть ей глаза на суровую действительность. Юноша предпочел бы, чтобы хрупкая и нежная Анья продолжала витать в своих заоблачных грезах, но понимал, что должен предостеречь и подготовить ее.
– Естественно, тебе трудно осознать всю глубину опасностей, подстерегающих тебя в мире за пределами Трокенхольта.
Девушка уже набрала в грудь побольше воздуха и выпрямилась, намереваясь горячо защищаться, разубедить его в том, что она лишь капризный ребенок, не способный постичь мир мужчины. Но тут же остановила себя. Холодная сдержанность, словно масло, пролитое на кипящую воду, смягчила ее слова, придав им лишь едва уловимый оттенок иронии.
