Тоска Ли - Царица Савская
— Соплеменники Кахара пришли к тебе с мечом, копьем и топором, — говорил их вождь на сабейском с сильным акцентом. — Шесть сотен воинов привел я тебе. Сотню животных мы принесем в жертву Алмакаху за твое здоровье, когда вернемся в свои земли, сделав тебя царицей. И ты не должна о нас забывать.
Я уже ощущала, что то, что считалось моим правом по крови, становилось долгим списком обмена услугами. Я никогда в жизни не чувствовала себя настолько у всех в долгу.
— Яфуш, — прошептала я однажды поздно ночью, закатив наверх полог моего черного шатра. В этом море людей, спящих среди постепенно гаснущих костров и лежащих верблюдов, мой шатер был практически неотличим от пяти десятков почти таких же.
Евнух, как всегда, смотрящий в другую сторону, не обернулся.
— Вам не спится, царевна.
Я легла, и его широкое плечо возвышалось надо мной, как западный горный хребет, заслоняющий звезды. Он все время держался поблизости, стоял надо мной, даже когда я приседала облегчиться, скрытая своим плащом, — также, как это делали сабейские мужчины, о чем Яфуш, евнух, не переставая, брюзжал, называя это женской привычкой.
— Я вижу, как они на меня смотрят, — тихо сказала я. — Я для них вещь, лишь корона, которую будет носить другая голова.
— Это хорошо.
— Почему?
— Потому что они будут защищать тебя ценой собственной жизни. По крайней мере, пока.
У ближайшего костра кто-то забормотал во сне, но вскоре стих, определенно недовольный шумом.
— Расскажи мне о египетской царице Хатшепсут.
— Ты уже знаешь об этой царице.
Я знала — я прочитала все возможные записи о правительнице Египта, которая отправила первую экспедицию через Красное море, чтобы вести торговлю с моими предками в Пунте. Женщина-фараон, называвшая себя их царем. Мне снились о ней обрывочные сны — о фальшивой бороде фараона, о тонких пальцах, сжимающих символ ее власти, жезл ее божественного отца, бога Амона.
— Расскажи, что говорил о ней твой народ, — прошептала я.
Он перекатился на спину, по-прежнему не поворачиваясь ко мне лицом.
— Говорили, что она сделала себя мужчиной. И что правивший после нее фараон делал все, чтобы стереть ее образ. Ты не должна позволять подобного, царевна.
— После смерти я мало что смогу.
— Женщина не может править как мужчина, царевна.
— Почему нет?
— Потому что она женщина.
— И это мне говоришь ты? Твоим народом правили и царицы!
— Царица должна править как женщина, моя царевна.
Я на миг замолчала, потому что наконец поняла слова загадочного нубийца.
— Скажи, это правда, что она была дочерью Амона? Как женщина могла быть дочерью бога?
— Она была фараоном. Если Амон, а не ее отец, возвел ее на трон, то чья же она дочь? — Он улыбнулся, во тьме блеснули белые зубы.
Я улыбнулась, позволила пологу шатра упасть, но затем подхватила ткань.
— Яфуш…
— Да, царевна.
— Разве ты не начнешь называть меня теперь «царицей»?
— Ты женщина со множеством имен, царевна.
Я почти до самого рассвета вглядывалась в темноту шатра, размышляя о том, что сказал мне Яфуш. Если со мной не считались, поскольку я женщина, но становиться похожей на мужчину мне тоже было нельзя, я должна была стать чем-то совершенно иным.
На следующий день я заставила Азма, моего жреца, провозгласить меня Верховной Жрицей и Дочерью Алмакаха перед всем нашим сообществом. Он нахмурился, когда я впервые сказала ему об этом.
— Царевна, но для чего вам просить подобное?
— Кто, по-твоему, будет давать золото на храмы, когда ты станешь главным жрецом? Это не просьба.
Впервые с тех пор, как я ступила на южный берег, я сменила свою грязную тунику на сердоликовые одеяния. Я расплела косы и надела на шею полумесяц тяжелого ворота. Надела и кольца, вес которых был непривычен пересохшим и потрескавшимся в дороге пальцам, и головной убор с тонкой золотой филигранью, вуалью спадающей до бровей.
Все утро небо сильней и сильней темнело на западе.
В тот миг, когда Азм поднял над моей головой золоченые рога и провозгласил меня Верховной Жрицей Луны, Дочерью Быка, над далекой горной грядой зарокотал гром, так громко, словно сами горы откололись от края земли. В тот миг я не придала этому значения, грозы ведь были обычны для этого времени года, высокогорье собирало тучи не первый день. Под тяжестью богатых тканей и золота я сочла бы любой порыв ветра благословением в царстве утренней влажной жары.
Я была не готова к потрясенному ропоту, что волной прокатился над собравшимися племенами; к десяткам и сотням опустившихся на колени. Краем глаза я заметила, как Кхалкхариб смотрит на меня, как Вахабил падает на колени… как пораженно замирает мой жрец, как Макар протягивает ко мне ладонь, словно я не женщина, с которой он сотни раз делил ложе, а богиня, сошедшая с неба.
Чуть позже Азм, желавший подождать с ритуалом, пока мы не окажемся в храмовом комплексе Мариба, провозгласил тот момент знамением и сказал, что больше никогда не будет во мне сомневаться.
— Скажи мне, Дочь Алмакаха, было ли тебе видение?
Я покачала головой, и он, похоже, воспринял это с некоторым разочарованием.
Я не сказала ему, что не искала знамений. Что ритуал для меня был заявкой и жуткой сделкой одновременно. Дочь Алмакаха. Даже мой отец, бывший Верховным Жрецом для меня, не осмеливался заявить о себе как о сыне бога. Ему и не нужно было, он использовал трон для продвижения культа, а вовсе не наоборот.
А теперь моя победа или поражение будут общими с лунным богом — имя Алмакаха будет неотвратимо вознесено или запятнано грядущими поколениями в зависимости от исхода нашей военной кампании.
Раз уж я была заложницей лунного бога, то теперь и он стал моим заложником.
Прежде чем мы свернули в лагерь, я закопала на поляне драгоценное нефритовое ожерелье.
Узри же меня на моем троне.
В тот день небо взъярилось и разверзлось над горами.
На восточном краю долины Хариб мы встретились с почти семью сотнями кланов, которые поклялись мне в верности. Половина из них были моими сородичами, теми, чьи лица я когда-то знала, — кузенами, дядюшками и рабами, которых я перестала узнавать. Вторую половину составляла родня Кхалкхариба и Макара, под предводительством его отца Салбана.
Я видела, как они притворяются, что не ищут моего лица под вуалью. И как один из них взглянул мне в глаза, прежде чем поднять ладонь. Значит, уже слышали историю о моем назначении Верховной Жрицей. Отчего-то мне показалось, что именно в этом и заключалась причина возросшего отчуждения.
