Бертрис Смолл - Колдунья моя
— А ты как думаешь? — с ухмылкой отозвался Эрик. Он обхватил Мэйрин рукой и, не стесняясь, принялся поглаживать ее грудь.
Мэйрин залилась краской смущения, но продолжала молча стоять и терпеть.
— Теперь она будет моей ручной собачкой. Верно я говорю, крошка?
— Да, милорд, — прошептала она.
— Сорча сварил овсяную похлебку. Подкрепитесь, да поживее. Скоро отправляться.
Мэйрин удалось незаметно высвободиться из объятий Эрика. Подойдя к камину, где сидели, скорчившись, три шотландки, она увидела, что одна буханка хлеба осталась нетронутой. Мэйрин вопросительно взглянула на женщин, и старшая из них кивнула ей.
— Возьми, девочка, — сказала она почти дружелюбно. — Это последний хлеб, который мы захватили из Йорка. Потом придется довольствоваться овсяными лепешками да сушеной говядиной до самого Эдинбурга.
— Спасибо. — Мэйрин разрезала хлеб ножом, который ей протянула собеседница. Лучше не показывать им, что у нее есть свое оружие. Вынув мякиш из одной половинки хлеба, она наполнила корочку густой похлебкой и передала ее Эрику. Тот, ни слова не говоря, ваял хлеб и принялся зачерпывать пальцами овсянку и отправлять ее себе в рот. Мэйрин отвернулась к камину, налила немного похлебки в свою половинку хлеба и стала торопливо есть. Она уже поняла, что здесь с ней никто не будет церемониться и что лучше управиться с завтраком раньше Эрика, потому как тот не станет ждать.
Итак, они едут в Эдинбург, столицу Шотландии. Мэйрин, конечно, не могла знать наверняка, но почти не сомневалась, что Эрик присягнул королю Малькольму. А это значит, что он возьмет ее с собой ко двору, если она и впредь будет покорной. Она достаточно хорошо знала мужчин и не сомневалась, что он захочет похвастаться ее красотой. Ведь ему станут завидовать, поздравлять с таким ценным приобретением, как жена-красавица.
— Сколько дней пути до Эдинбурга? — тихо спросила она говорившую с ней женщину. Голос ее был лишен всякого выражения и заинтересованности.
— В это время года? Дней пять — семь, — ответила женщина. — Нам придется ехать по бездорожью: все дороги занесло снегом. А летом на это ушло бы не больше трех дней. — Женщина протянула руку и потрогала синяк на скуле Мэйрин. Та поморщилась. — Да, он грубиян, — проговорила женщина. — Но синяк пройдет прежде, чем мы доберемся до города.
Мужчины покончили с завтраком. Мэйрин, сообразив, что до самой ночи больше поесть не придется, поторопилась запихнуть в рот остатки хлеба с овсянкой и запила все это водой из кружки, предложенной доброй собеседницей. Путники оседлали коней и снова двинулись на север. Как и вчера, Мэйрин ехала на одной лошади с Эриком. Сегодня он не стал держать ее за поводок; видимо, больше не опасался, что его добыча сбежит. Но вместо этого Эрик обнял ее свободной рукой, нащупал сквозь тунику ее грудь и всю дорогу сжимал и разжимал на ней пальцы с таким постоянством, что Мэйрин еще раз подумала, что имеет дело с сумасшедшим. Она почти чувствовала синяки, которые он оставляет ей на коже.
Они ехали весь день, а на ночь остановились в заброшенном сарае. Все легли спать в одном помещении, и Эрик даже не дотронулся до нее, хотя Мэйрин слышала в темноте, как другие мужчины занимаются любовью с женщинами. Точно так же прошли следующие несколько дней. Овсяные лепешки, сушеная говядина и вода на завтрак и на ужин. Долгие дни в седле с Эриком, продолжавшим тискать ее грудь. Холодные ночи в сараях и овечьих загонах.
Мэйрин выбилась из сил. Никогда еще ей не приходилось переносить такие лишения и тяготы, но она была полна твердой решимости выжить хотя бы для того, чтобы отомстить за отца и Брэнда. Несмотря на то, что Эрик не оставлял ее в покое, то и дело шепча на ухо какие-то гадости, ей удалось сохранить некоторую долю спокойствия. Она обнаружила, что самый опасный противник — это страх. Страх может уничтожить ее, сделать беспомощной перед этим безумцем.
Накануне въезда в Эдинбург им удалось заночевать в нормальной гостинице. Трактир был бедным и грязным, но в нем оказалась на удивление приличная еда. Они уселись за общий стол, служанка расставила перед ними блюда с довольно вкусной смесью овощей и ягнятины. Мэйрин ела жадно, подбирая все до последней крошки. Затем осушила большую кружку горького эля, который показался ей в тот момент божественным напитком. Щеки ее снова порозовели, и Фергус, впервые внимательно разглядев ее, обнаружил, что она поразительно красива.
Шотландец прищурил темные глаза.
— Мы с тобой делились нашими женщинами, Эрик Длинный Меч. Ты дашь нам попробовать свою? — Мэйрин — моя жена, — холодно ответил Эрик. — Не сравнивай ее с этими шлюхами.
— Ну, дружище, какая ей разница — одним мужиком больше, одним меньше? Разве она не ложилась под нормандцев? Ты спрашивал ее, скольких она успела поразвлечь?
— У нее был только один любовник, — ледяным тоном ответил Эрик. — Он обращался с ней бережно. Я могу простить ей это и снова сделать ее своей женой. Но вы ее не получите. Хватит с вас и этих девок. Я не намерен делиться с вами моей женой. — Он поднялся, потащил за собой Мэйрин и, окликнув трактирщика, швырнул ему монету. — Смотри, чтобы мои друзья получили столько виски, сколько им понадобится, — велел он.
Эрику удалось занять крошечную отдельную комнатушку с вполне приличным тюфяком. Мэйрин, все время молчавшая, наконец спросила, когда он закрыл дверь:
— Что вам угодно, милорд?
«Боже милосердный, — взмолилась она про себя, — не допусти, чтобы он снова избил меня!»
Эрик осмотрел дверь и, обнаружив тяжелую железную задвижку, запер ее и сказал:
— Я видел тебя обнаженной всего один раз. Разденься, но не торопись.
Мэйрин трясущимися пальцами развязала пояс, расстегнула пуговицы, сняла одежду и аккуратно сложила ее стопкой. Раздевшись, она по приказу Эрика легла рядом с ним. Затем все повторилось точь-в-точь, как в первый раз. Когда Эрик уснул, Мэйрин значительно приободрилась и шепотом вознесла благодарственную молитву. Она не понимала, почему ее похититель ведет себя так странно, но была счастлива, что ей снова удалось избежать насилия.
Проснувшись утром, Эрик сказал:
— Вчера ты мне не сопротивлялась. Тебе начинает нравиться моя любовь?
— А разве женщина должна получать от этого удовольствие, милорд? — ответила она вопросом на вопрос. — Церковь учит нас, что мы должны делать это только для того, чтобы зачинать детей. И я стараюсь быть хорошей дочерью церкви.
— Никогда бы не подумал, что ты такая холодная женщина, Мэйрин, — проворчал Эрик.
— Если я вам не нравлюсь, милорд, то позвольте мне вернуться к му… — Она вовремя спохватилась. — К матери. Она совсем одна.
