Решад Гюнтекин - Птичка певчая
Я плача обещала доктору выполнить его последнее желание. Но и этого ему показалось мало. Он просил меня помириться с моим бывшим женихом, говорил, что Кямран когда-нибудь станет для меня старшим братом. Доктор передал мне запечатанный сургучом пакет, который я должна была своей рукой вручить Кямрану.
«В этом пакете, — сказал он, — старая тетрадь, которая когда-то очень огорчила меня. Я хочу, чтобы и твой бывший жених непременно прочёл её. Поклянись, что передашь…»
Теперь ты всё знаешь, Мюжгян… Мой милый доктор был честным, искренним человеком. Он считал, что для меня примирение с родными — единственное спасение от одиночества в жизни. Но он не мог знать, как это будет мучительно. Я похоронила доктора рядом с Мунисэ и приехала в Стамбул. Только там я поняла, как трудно выполнить его завещание: мне сообщили о смерти Мюневвер. Там же я узнала, что обо мне очень плохо говорят. Если бы жена Кямрана была жива, мой приезд на несколько дней к родным выглядел бы вполне естественно: ведь я вдова, мой муж только что умер… Но теперь все вы, даже Кямран, даже ты, Мюжгян, которая знает меня лучше других, можете подумать обо мне бог знает как плохо. Скажете: «Ездила, годами бродяжничала; какие только не перенесла приключения; кто знает, наверно, низменные расчёты заставили её продать себя старику… А теперь, узнав, что Кямран свободен, вернулась в родной дом, который покинула и прокляла пять лет назад. Опять расчёт!..» Возможно, некоторые из вас, добрые и сострадательные, думали бы иначе, но даже перед ними я чувствовала бы себя неловко…»
Мюжгян волновалась всё больше и больше; лицо её было печально.
— Ах Кямран, — продолжала она, — слышал бы ты её рассказ. Как Феридэ плакала, убивалась. Не могу забыть её последних слов: «Невозможно передать, в каком я была ужасном состоянии, убегая из родного дома. Сколько горечи я испытала в жизни. Разве можно рассказать, какая жестокая необходимость заставила меня выйти замуж. Если двадцатипятилетняя женщина, у которой в жизни было много приключений, да ещё побывавшая замужем, станет утверждать, что она чистая, невинная девушка, что лица её и тела никогда ни касались мужские губы, люди засмеются, скажут: „Какая лгунья!“ Не так ли, Мюжгян? Невозможно доказать обратное. Больше я ничего не скажу. Мне неизвестно, что лежит в пакете, который доктор предназначил Кямрану. Может, там что-нибудь необыкновенное! Я выполнила последнее желание умершего, хотя это мне стоило многих страданий и мук. Но у меня нет сил сделать последний шаг. Завтра всё кончится. Отдай пакет Кямрану, когда я сяду на пароход…»
Мюжгян замолчала. Молодая женщина умела сохранять присутствие духа, держать себя в руках даже в самые трудные минуты жизни, но сейчас она плакала, как ребёнок.
— Кямран, мы больше не оставим Феридэ одну, — сказала она, протягивая к брату дрожащие руки. — Если надо, мы удержим её силой. Каким бы ни было её прошлое, вы не должны расставаться. Я вижу, вы оба не перенесёте…
Кямран находился в каком-то оцепенении. Сколько надежды! Сколько боли!.. Это было слишком для впечатлительного мечтателя. Очнувшись от задумчивости, как больной, много дней пролежавший без сознания, он оглядывался по сторонам и часто моргал глазами.
Мюжгян достала из-под шали пакет, запечатанный красным сургучом.
— Вопреки обещанию, которое я дала Феридэ, вручаю его тебе сейчас.
Молодая женщина поправила шаль и хотела выйти. Кямран удержал её.
— Мюжгян, у меня к тебе просьба. Ты больше всех принимаешь участие в этой истории. Вскроем пакет и прочтём вместе.
На столе стояла лампа. Мюжгян зажгла её. Кямран распечатал конверт. В нём оказались ещё один плотный пакет и письмо, написанное жирным размашистым почерком.
«Сын мой, Кямран-бей!
Вам пишет отошедший от мирской суеты старик, посвятивший одну часть своих дней на этом свете книгам, а другую — раненым в запутанной драке, именуемой жизнью. По-видимому, задолго до того как письмо попадёт в ваши руки, старик уже распрощается с бренным миром. Только надежда, что я совершу последнее доброе дело для несчастного, дорогого моему сердцу существа, заставляет меня писать эти строки на смертном одре.
Однажды в ветхом домишке далёкой деревни я встретил маленькую стамбульскую девочку, чистую, как свет, красивую, как мечта. Представьте суровую зимнюю ночь, когда вовсю валит снег; вы открываете окно, и вдруг из тьмы к вам доносится пение соловья. В ту минуту я ощутил нечто подобное. Какая проклятая судьба или случайность забросила эту изящную, невинную девочку, это редкое, прекрасное творение природы в тёмную деревню? Я видел, сердце её обливается слезами, а глаза и губы смеются. Она пыталась обмануть меня наивными рассказами о самопожертвовании. Я подумал: «Ах, бедная маленькая девочка! Можно ли поверить твоим сказкам? Ведь я не тот глупый, невежественный возлюбленный, которого ты оставила в Стамбуле!» Её глаза, томные как у ребёнка, которого разбудили, не дав ему досмотреть сладкий сон, неловкие, нерешительные движения, подрагивающие губы рассказали мне всё.
Раньше я часто с нежностью и восторгом вспоминал про Меджнуна, который прошёл пустыню в поисках своей Лейлы[111]. Встретив Феридэ, я забыл эту старинную легенду и стал вспоминать другую Лейлу, маленькую, благородную, невинную, прекрасную, с чистыми голубыми глазами, Лейлу нового времени, которая в тёмных деревнях с бесчисленными могилами искала утешение в несбыточных снах о любви. Через два года мы опять встретились. Та же болезнь подтачивала силы девочки. Ах, почему в тот день, когда мы впервые увиделись, я не увёз её, перекинув через седло впереди себя? Почему я насильно не приволок её в Стамбул, в родной дом?! Какая оплошность!
Когда мы встретились с ней вторично, случилось непоправимое: вы женились. Я думал, она ещё ребёнок, вся жизнь впереди, забудет вас. Во время болезни Феридэ в руки мне случайно попал её дневник. Тогда я понял, насколько глубока была рана в этом юном сердце. Девушка записала всю свою жизнь. Нет никакой надежды, что она разлюбит вас.
Но мне хотелось вылечить её, как своего родного ребёнка. Козни, интриги ничтожных людишек помешали сделать и это. Тогда у меня появилась мысль выдать её замуж за порядочного человека. Но это было опасно. Каким бы хорошим человеком ни оказался её муж, он потребовал бы от Феридэ любви. Моя девочка родилась для любви, из-за любви страдала, но любить нежеланного было бы для неё невыносимой пыткой. Любить одного, а попасть в объятия другого!.. Это могло убить её. Надо было спасать девушку. Я сделал Феридэ своей невестой и был полон решимости защищать её, пока жив. А после моей смерти небольшое состояние, несколько имений, вполне смогло бы её прокормить. Вдове жить гораздо легче, чем девушке, на которую косо смотрят.
