Екатерина Мурашова - Пепел на ветру
– Камишу все врачи уж на кладбище снесли! – горячо сказала Люша. – А она покудова тут. Чего ж ей не развлечься путешествием?
– Да она последнюю неделю практически не встает с постели! Какое путешествие?!
– Ей жить надобно, а не в постели лежать! А коли уж все равно помирать, так чтоб хоть интересно вышло.
– Как странно вы мыслите…
– Да уж как умею… Лев Петрович, голубчик, у меня же с детства так: я ведь все-все понимаю: как выйдет прилично, как положено, как в обществе надо, но чувствую – наоборот, и знаю: как я сердцем ощущаю, так и верно. Как будто мне кто знак дает… И все тогда во мне волнуется: что же это? Кто же…
Лев Петрович тоже заволновался. Нажал излишне, сломал грифель карандаша, отбросил его в сторону, тут же схватил другой из специального углубления в столе, где помимо карандашей лежали еще циркули, ластики и прочая чертежная мелочь.
– Деточка, деточка, как же вы не понимаете, это же сам Господь вас ведет! Он вас в испытаниях немыслимых сохранил, и тело ваше и, главное, душу. Ему упование! Что Господу нашему светские условности, общественные предрассудки…
– Вот! – воскликнула Люша и умоляюще сложила руки перед грудью. – Раз Господь насупротив врачей и прочего еще Камишу к себе не взял, значит у него покудова другие на нее планы. Что ж мы с вами – Господу не поспособствуем?! Лев Петрович! Голубчик! Камишенька сама ехать хочет, спросите ее, а у меня так просто сердце надрывается, как хочется в родные места! Птицей полетела бы!
– … Поспособствовать Господу? – Лев Петрович несколько ошалело покачал головой и быстрой талантливой рукой, неожиданно для самого себя нарисовал бородатого старичка, по-турецки сидящего на облаке. – Да как же…
– А я вам сейчас все объясню! – торопливо воскликнула Люша и выхватила у него из-под пальцев рисунок. – Вы ведь такой душка, вы меня сразу поняли! Не то что другие, которые не только людям, но и Господу довериться боятся!
* * *– Ну что? – Камиша приподнялась на подушках. Глаза ее лихорадочно блестели. – Что, Любочка?
– Получилось! Все получилось, как вы и сказали! Я сказала про знак, который мне будто бы кто-то откуда-то подал, и дядюшка Лео сразу купился.
– Грех это, лгать, – сказала Камиша.
– А мы же для блага. И Господь простит. Вот! – быстро возразила Люша и помахала зажатым в пальцах листком. – Гляньте, какая Господь наш милашечка получился! Разве такой может не простить?
Камиша явно хотела сохранить серьезность, но взглянула на рисунок и улыбнулась против своей воли.
* * *Ослепительный зигзаг в электрической лампочке подрагивал от нестойкого напряжения, и этот неживой дрожащий свет отражался в неподвижных глазах Арсения Троицкого, погруженного в иные миры.
– Ты глупец, Арайя, – выговорил он задумчиво и глуховато, не выныривая из глубины иномирья. – Можно сказать, идиот.
Максимилиан, который и сам витал где-то поблизости от эмпиреев, неуверенно улыбнулся:
– Мм… соглашусь… даже с последним. Не стану спорить. Но! Проблемы-то это не решает.
– Какой проблемы, несчастный? Вот он, твой роман! Кому еще выпадала такая удача? Бери его! Вдыхай! Живи в нем! Получи от него все, что возможно! А ты, как идиот, хочешь отряхнуть ручки и отступить?
Темный взор Арсения заколебался, будто пошли рябью ровные тучи, затянувшие ночное небо, и в них заблистали молнии. Макс даже поежился, настолько ему стало не по себе от величественной банальности этого образа.
Троицкому же все было нипочем. Он в любом образе оставался абсолютно органичен и вживался в них с удовольствием – даже теперь, когда все чаще говорил, что устал от жизни. Впрочем, эта усталость, разумеется, тоже была одним из образов.
Молнии слегка улеглись, и взгляд, обратившись к Максу, сделался осмысленным и почти трезвым.
– Какого еще совета ты от меня ждешь?
– Спасибо!
Легким рывком выбросив себя из кресла, Макс прошелся по комнате. Номер с видом на Москва-реку, давно ставший для петербургского гостя домом родным, был заставлен пучками желтой мимозы. Гретхен, сидевшая, как и положено порядочной домашней черепахе, в большой стеклянной банке, мирно шуршала капустными листьями. Со стены над банкой таращилась сине-красно-коричневая женщина, запечатленная маслом на обоях еще позапрошлой зимой, когда революционно настроенные пифагорейцы спорили о наглядном воплощении стихии разгневанных масс.
– Алекса, значит, побоку?
Он остановился и уставился на жующую Гретхен, невольно прислушиваясь к мягкому царапанью ее коготков.
– Я не могу так поступить. Это – не мой роман. Хотя… нет, мой! Эта девочка всегда была где-то рядом… тревожная горечь… И вот она воскресла. Совершенно закономерно, так и должно было быть. Я в жизни не встречал ничего такого же правильного! И…
– И что тебе еще надо?
– Жениться на ней, однако, должен вовсе не я, – серьезно и здраво сообщил Макс, отворачиваясь от черепахи к Троицкому.
Тот успел налить себе еще коньяка и теперь любовался им сквозь резной хрусталь рюмки. При последних словах Макса покосился на него недоуменно:
– Я верно расслышал, жениться? Ты хочешь жениться на Даме? Королеве эфира? Я-то думал, печальная судьба Саши Блока у всех отбила охоту к таким авантюрам.
– Я бы сего не исключал, – игнорируя сарказм в голосе старшего товарища, подтвердил Макс. – Но это невозможно. И, ты, может быть, не обратил внимания, Арсений – о том, что она воскресла, знают все, кроме Алекса. Она так захотела. Ему назначена роль Пьеро из итальянской комедии. А мне, стало быть, Арлекина.
– А тебе эта роль не по душе? И исполнять ее ты не станешь?
– Ха! Вот и нет. Очень даже стану.
Троицкий усмехнулся, тряхнул головой и в один глоток выпил коньяк.
– А ко мне, позволь спросить, зачем ты сейчас пришел? Совета просить? Какого тебе еще совета?
– Не знаю, – сказал Максимилиан. Взъерошил кудри и взялся за горлышко бутылки, чтобы налить коньяка и себе.
* * *Солнце, яркий холод, грачи уже важно ходят по освободившимся от снега полям. Дорога от Алексеевки разъезжена в жидкую, жирную, с изрядным добавлением навоза грязь. Над озером воздух дрожит и перемещается прозрачными пластами. При приближении к лесу словно из ничего нарастают синие тени.
– Вон там, за парком, и есть Синие Ключи, – объясняет Люша Камише.
Камиша приподнимается в полостях и одеялах, вытягивает шею, глядит в окно. Она совсем не знает России, но прежде путешествовала по Италии, жила в Венеции у родственников. На жаркие южно-итальянские пейзажи увиденное теперь не похоже ничуть. На замкнуто отраженную в воде и своей истории Венецию – тем паче.
