Демет Алтынйелеклиоглу - Хюррем, наложница из Московии
Ибрагим-паша стоял, сраженный, проклиная про себя московитскую змею. Ходжа-эфенди повернулся к решетке:
– Как тебя зовут, дочь моя?
Воцарилось молчание. Хюррем не отрывала взгляд от глаз Сулеймана, и маленькие отверстия решетки совершенно не мешали ей. Она взяла себя в руки, расправила плечи и подняла голову.
– Я, – сказала она гордо, – Александра-Анастасия Лисовская, дочь священника отца Николая из Рутении.
На лице Сулеймана заиграла улыбка.
– Скажи мне, дочь моя, берешь ли ты в мужья Сулеймана Шаха, сына Селима Хана, который сидит перед тобой?
Молчание. Сначала никто не обратил внимание на паузу, но, когда она затянулась, все начали переглядываться. Хюррем увидела, что падишах помрачнел. Хатидже Султан в нетерпении сжала кулачки. А Хюррем молчала, потому что ей казалось, что все снится.
– Ты слышала меня, дочь моя?
Теперь волнение и нетерпение слышались и в голосе ходжи.
– Слышала, ходжа-эфенди.
– Тогда отвечай, берешь ли ты в мужья Сулеймана Шаха, сына Селима Хана?
– Беру.
– Слышали ли вы и эти слова? – обратился ходжа к визирям.
– Слышали.
– А если завтра вы предстанете перед Аллахом, будете ли вы свидетельствовать, что Сулейман Шах и Александра… то есть Хюррем Ханым являются мужем и женой?
– Будем, – ответили свидетели.
– В таком случае, – произнес Али Джемали-эфенди, – я объявляю этого мужчину и эту женщину, Сулеймана Шаха и Хюррем Ханым, перед лицом Аллаха мужем и женой.
LII
Трудные годы
Все так спуталось и перемешалось, что Хюррем толком даже не насладилась свадебным торжеством.
Когда она вернулась к себе, не находившие от радости места, ее служанки во главе с Мерзукой сняли с нее белые одежды, которые она совсем недавно надевала, словно саван, и переодели ее во все пурпурное.
Прекрасное платье обтягивало плечи Хюррем, подчеркивая лебединую шею и грудь. На ее шее не было украшений, ибо Сулейман как-то сказал: «Такой шее, которой бы позавидовали даже лебеди, не требуются украшения». Так что тем вечером Хюррем решила – бриллиантами на ее шее будут жаркие поцелуи, которые запечатлеет на ней падишах.
Служанки повязали ей кушак на тон светлее платья. Концы шелкового кушака развевались, придавая походке Хюррем нечто воздушное.
В какой-то момент она задумалась, подобает ли ей теперь носить облегающую одежду, ведь она теперь мусульманка. Она приказала служанкам переплести волосы в косы и собрать в прическу. Ведь на ее родине вечером после свадьбы невестам всегда заплетали косы. Служанки удивленно переглянулись – их госпожа всегда оставляла волосы распущенными, потому что так нравилось султану. Тем не менее служанки заплели ее волосы в две тонких косы, украсив их расшитыми жемчугом лентами. Хюррем объяснила девушкам, как требуется уложить косы на голове, и служанки закрепили их наподобие венца перламутровыми гребнями. Золотистые рыжие косы подчеркнули форму лба, щек и скул. Хюррем пристально осмотрела себя в зеркало. Ей еще никогда не удавалось быть такой красивой. «Покройте мне голову покрывалом в цвет платья», – велела она.
Вплоть до вечернего намаза Хюррем принимала поздравляющих, приходивших один за другим. Первой пришла Хафза Султан. Хюррем встретила ее с почтением, каким подобает невестке встречать свекровь. Хафза Султан со слезами обняла Хюррем, поцеловавшую ей руку. Пожилая женщина знала одно – с того момента, как сын основателя династии Османов Орхан-бей двести лет назад женился на гречанке Нилюфер Хатун, никто из падишахов никогда не совершал никаха. Она не понимала, плачет ли она оттого, что ее сын нарушил обычай, или оттого, что понимала неизбежность надвигавшейся борьбы за престол. Теперь возможность Мустафы занять престол отца всецело зависела от превратностей судьбы. Трон, который еще несколько часов назад был рядом с ее старшим внуком, теперь был далек от него, как гора Каф[71].
В то же время Валиде Султан не могла не восхищаться Хюррем. Московитка осмелилась совершить то, на что не осмеливались сотни женщин, включая саму Валиде, дарившие падишахам наследников. Такова жизнь. Она не любит робких. Эта безумная, пройдя в шаге от смерти, добилась невероятного. Только что была в саване, а сейчас не знает, как себя украсить.
Когда Хюррем подняла голову, ее сине-зеленые глаза заглянули в самое сердце Валиде, и та сказала: «Ты очень красива, доченька. Ты, как море: чистое, прозрачное, свежее. Оставайся всегда такой. Будь хорошей женой моему сыну, будь хорошей матерью моим внукам».
Темная ночь накрыла дворец, словно большое одеяло. После вечернего намаза суетливые шаги в коридорах дворца постепенно смолкли.
Хюррем приказала погасить все светильники. Комната сейчас освещалась одним только пламенем, языки которого в островерхом очаге лизали дрова. Все было, как в ту ночь, когда они впервые остались с Сулейманом наедине. Теперь Хюррем сидела на роскошном седире, на котором они пережили невероятные порывы страсти, на котором ее посещали всевозможные страхи и ужасные тревоги. Теперь она сидела там и ждала своего мужа. Ей все еще не верилось, что то, что произошло, ей не приснилось. Ей даже хотелось ущипнуть себя, но это был не сон.
Услышав, что дверь приоткрылась, она встала. Падишах стоял на пороге и смотрел на нее. Она, как всегда, сложила руки на животе и почтительно поклонилась. Обуревавшие чувства не давали ей стоять спокойно. И, не выдержав, она подбежала и бросилась на шею падишаху. Сулейман обнял жену, поцеловал ее в лоб.
– Я хочу, чтобы моя жена называла меня Сулейман.
Падишах впервые не сказал о себе во множественном лице, обращаясь к ней. Несмотря не четверых детей, до этого они разговаривали, как падишах и рабыня. Но никах уничтожил последние преграды между ними.
Сулейман сказал: «Хатидже Султан права, тебя нужно было назвать не хохотушкой, а плаксой». Хюррем, шмыгая носом, словно маленькая девочка, прижалась к своему возлюбленному. «Ты очень меня напугал, Сулейман», – прошептала она.
– Ты стала мусульманкой, ничего мне не сказав. Вот я и решил устроить никах, ничего не говоря тебе. Так что мы квиты. Чего здесь бояться?
Затем, внимательно посмотрев ей в глаза, он спросил: «Неужели ты боялась, что я тебя брошу?»
Хюррем, сделав большие глаза, кивнула: «Да, я этого очень боялась».
– Что бы ты тогда сделала?
– Мы бы умерли.
Сулейман улыбнулся.
– Ты бы убила себя и меня?
Хюррем мотнула головой: «Я не про тебя говорю, а про себя и наших детей».
– Неужели ты смогла бы убить себя и моих детей?
– Не знаю. – Хюррем пожала плечами. – Я что-нибудь бы придумала. А что бы мне оставалось делать, если бы султан Сулейман больше не захотел видеть меня? Зачем бы мне оставалось жить?
