Шелли Такер - Объятия незнакомца
Да. Он любит ее.
Она сжала изящную хрупкую вещицу в ладони, будто желая передать ей свое тепло. Глаза ее были полны слез.
Он говорил правду. Он любит ее. Он видит в ней не чудачку, свихнувшуюся на почве науки, не наивную сельскую простушку, а красивую, неповторимую женщину.
Он любит.
– Странно, как тебе пришло в голову подарить мне лупу? – робко спросила она. – Как ты узнал, что я всегда имела ее при себе?
– Я и не знал. – Он смотрел в сторону. – Я купил ее, поддавшись порыву. Мне вдруг подумалось тогда, что она должна понравиться тебе. Это был первый случай в моей жизни, когда я действовал под влиянием порыва.
– А шоколад? Это тоже вышло спонтанно? Ведь это не было уловкой?
– Шоколад всегда был моим любимым напитком. Так уж получилось, что и в этом мы с тобой оказались схожи.
Она опустила глаза на конверт, поморгала, прогоняя туманившие взгляд слезы, увидела свое имя, четко выведенное черными чернилами.
– Можно... я прочту сейчас?
Он медлил, и ей показалось – увидеть это при лунном свете было невозможно, – что он дрожит.
– Как хочешь, – сказал он коротко.
– Ты останешься, пока я буду читать? – спросила она осторожно. Боясь, что он откажется, она воззвала к его рассудку – Ты устал. Присядь хотя бы.
Казалось, он готов был возразить ей, однако промолчал. Закрыв дверь, он прошел к окну и, напряженный, опустился на диван.
Часы возвестили из своего угла первый час нового дня.
Мари зажгла ночник, села на кровать, распечатала письмо.
И тут же поняла, что читать будет трудно, так как слезы снова подступили к глазам.
Дорогая моя, начиналось оно, я знаю, что ты должна чувствовать в эту минуту, но прошу тебя, – не откладывай это письмо в сторону, дочитай его до конца. Любовь моя, мне так много нужно тебе сказать, а выдастся ли мне еще когда-нибудь такая возможность, Бог весть.
– Макс, – прошептала она, поднимая глаза. – Ты написал его тогда, потому что... ты думал, что тебя убьют, да?
– Да.
Он по-прежнему смотрел в сторону.
Она закусила губу, сдерживая невольный спазм в горле, часто заморгала и, только справившись с подступавшими слезами, смогла вновь обратиться к письму.
Все слова, когда-либо придуманные поэтами, кажутся мне жалкими и бессмысленными сейчас, когда я наконец решился открыть тебе свое сердце. Еще никто в моей жизни не значил для меня столько, сколько значишь ты, Мари. И каждый новый день убеждает меня в этом все больше и больше, моя богиня, моя мудрая, моя добрая, моя непредсказуемая Мари. Ты – как дивный цветок, робко раскрывший лепестки навстречу мне, навстречу утренней заре. Днем – ты заполонила мое сердце пьянящим ароматом искренней любви, а к ночи – к ночи то был райский плод, дарованный самими небесами.
Видимо, Богу было угодно, чтобы до того дня, когда мы встретились с тобой, ты оставалась свободной. Мне же остается только изумляться и благодарить судьбу за то, что ты – совершенство во всех отношениях – до той поры не вышла замуж, что я нашел тебя первым. Такая теплота и загадочность исходят от тебя, такой нежный внутренний свет, какой бывает лишь у аметиста и яшмы, что мне, как скряге при виде драгоценностей, хочется застыть и впивать глазами эту роскошь. Раньше, до встречи с тобой, я полагал, что у меня есть все, чтобы чувствовать себя счастливым, и только когда я встретил тебя, я понял, насколько же я был слеп.
Милая, – наша любовь наполнила мою жизнь светом и смыслом. Не знаю, есть ли сила, способная разлучить нас – может, сегодняшняя ночь, Божья воля или злой рок, – одно я знаю твердо. Если это все-таки произойдет, я верно буду мертв, как последний безбожник, – в самой бездонной тьме и в кромешном запустении. И только в тот день, когда мы встретимся с тобой на Небесах, я вновь обрету свет.
Помни, друг мой, – где бы ни встретились мы с тобой, в этой жизни или в светлом царстве Божьем, душа моя принадлежит только тебе.
Всегда твой
Макс.
Когда она закончила читать письмо, ее щеки были мокрыми от слез. Она подняла на него глаза, но он смотрел в пол.
Дыхание ее замерло, сердце билось скоро и беспокойно.
– Макс, ведь это не было уловкой. Ты специально сказал, чтобы я не распечатывала его до твоего отъезда. – Задыхаясь, она говорила с трудом. – Ты ни на что не рассчитывал, когда писал это.
– Я хотел, чтобы ты знала правду.
– Но ты ни на что не рассчитывал...
– Напротив – на все, – возразил он сурово. – Твоя любовь для меня все. Без тебя мне не жить.
Он наконец взглянул на нее. Слезы блестели у него в глазах.
Уронив письмо на подушку, она встала и подошла к нему.
– Ты прав, Макс. Прав. Твоя жизнь кончена. И моя тоже закончена. – Она провела рукой по его щетинистому подбородку. – Зато наша жизнь только начинается.
Он глядел в ее глаза, словно пытаясь заглянуть ей в душу.
– Мари, – сдавленно сказал он, – не надо. Если это не всерьез, то не надо.
– Я говорю серьезно, Макс. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Я поняла, почему я не верила тебе. Ведь я боялась верить себе. Боялась быть сама собой. Поверить в мечту... Вероника, – она возвела глаза вверх, – все время говорила мне, что я должна измениться. Наверное, она была права. Я действительно изменилась, и это, наверное, не так уж страшно. Человек меняется, но то хорошее, что было в нем, не исчезает, оно остается с ним.
Его руки легли ей на талию. Он притянул ее себе, увлек на диван и, зарывшись лицом в ее волосах, зашептал:
– Боже, Мари! Моя Мари!
Глава 28
Пышный, инкрустированный золотом Уайтхолл производил впечатление гораздо более величественное, чем представлял себе Макс. Ему не приходилось бывать при дворе, он даже думать не мог о том, что ему доведется когда-нибудь шагать по этим коридорам, следуя за парой ливрейных лакеев, которые проведут его в самое сердце королевской резиденции – приемную короля.
Подавая прошение о приеме, он не предполагал, что король лично пожелает встретиться с ним; монарх в последнее время чувствовал себя нехорошо – впервые после семидесяти лет отменного здоровья – и все большее количество дел поручал своим министрам.
Но с этим делом, по-видимому, из ряда вон выходящим, он решил ознакомиться лично.
Король не заставил Макса ждать. Лакей открыл дверь, доложил о нем и, поклонившись, жестом пригласил его войти.
Странно, но Макс не испытывал никакого волнения. Напротив, им овладело холодное безразличие; он уже узнавал это чувство, посещавшее его всякий раз, когда ему могла угрожать опасность.
Он догадывался, что причиной тому служит отчасти Мари, ее присутствие – пусть незримое, но ощущаемое сердцем.
