Лоретта Чейз - Последний негодник
Энн наносила визиты, когда Эдвард поссорился с ее отцом, который страшно не одобрял твердую решимость молодого человека преуспеть на театральном поприще. Эдварду отказали от дома. Навсегда. Когда Энн обнаружила, что случилось, она настояла на том, чтобы уехать с любимым. Он хотел, чтобы она подождала, пока он не будет уверен, что способен ее обеспечить. Ждать она отказалась. К тому моменту она поняла, что отец никогда не даст разрешение на их брак. Ее заставляли выйти замуж за человека, которого выбрал отец. Без ее на то согласия.
Поэтому Энн убежала с Эдвардом в Шотландию.
Они поженились над наковальней [10]. Не требовались ни священник, ни церковь, ни оглашение в церкви, ни родительское благословение. Их брак был законным, но только не в глазах их родни. Баллистеры считались с дикими скоропалительными шотландскими законами и традициями не более чем, если бы пара совершила странные ритуалы индусов или готтентотов. В их глазах Энн являлась шлюхой, любовницей бастарда. В коробке содержались документы от адвокатов, извещавших, что от нее отрекаются, лишают законных требований на семью и запрещают, под страхом судебного преследования, делать попытки любых притязаний, денежного или иного характера, или другим способом связываться с родственниками.
Впрочем, Энн и Эдвард знали, на что шли. Они не обманывались насчет своей родни. И знали, что все двери перед ними закрыты навсегда.
Они лишь не могли предвидеть за те три коротких месяца, что во время репетиции кусок декорации упадет на Эдварда и убьет его. У него не было времени обеспечить жену или ребенка, которого она носила.
Спустя месяц на Энн женился Джон Гренвилл. Как свидетельствует дневник, актер убедил вдову, что воистину любит ее. В семнадцать лет беременной ей не к кому было обратиться. Она думала, что он столь великодушен, чтобы принять ребенка другого мужчины, как своего собственного. Только когда он попытался безуспешно использовать ее малышку, чтобы проложить путь к сердцам и кошельку Баллистеров, Энн поняла свою ошибку.
Однако у нее не было иного выбора, чем остаться с ним, по крайней мере, в начале. Либо жить с Джоном Гренвиллом, либо очутиться на улице, у нее не было иного пути заработать на жизнь. После рождения Сары она долго болела и уже никогда не смогла полностью обрести силы. Лидия была убеждена, что будь ее мама здоровой, она бы, в конце концов, оставила Джона Гренвилла.
Энн определенно старалась мало что оставить ему, чтобы он не нажился на ее смерти или на истинном происхождении Лидии. В дневнике значилась лишь крупица скандальных сведений по сравнению с высокой драмой содержимого коробки. Каждый лондонский издатель вступил бы в драку за эти бумаги. Не стоит сильно изумляться, что контора «Картон, Брейс и Картон» не скупясь заплатила за эти сведения. Еще менее удивительно то, что адвокаты сразу же похоронили их.
Очевидно, коробку проглядели, когда нынешний маркиз Дейн сменил поверенных. Дневник, наряду с другими записями, должен был перейти в другую контору, где все должным образом по порядку разобрали, а бумаги, представлявшие на первый взгляд интерес для нового хозяина, отослали в Аткорт. Поскольку до прошлой весны Дейн больше пребывал в Париже, чем в Девоншире, ничего удивительного, что дневник, в конце концов, засунули подальше в шкаф или в папку, или на полку вместе с другими архивными документами. Поразительно, что леди Дейн вообще нашла его.
Хотя и в половину не столь удивительно, как находка Эйнсвуда.
А он, по своему обыкновению, не признал бы, что сотворил нечто из ряда вон выходящее.
На следующее утро, когда молодежь отправилась лицезреть парад, устроенный в честь королевы Португалии, Лидия с Эйнсвудом просвещали Дейна и Джессику.
Зная Баллистеров, как свои пять пальцев, Дейн ничуть не усомнился в этой истории, даже если бы перед ним не разложили документы на огромном столе в библиотеке.
Во что он никак не мог поверить, так это в то, что герцогу Эйнсвуду удалось докопаться до них.
– Как, черт тебя возьми, ты понял, что там находится то, чего никто даже вообразить не мог? – настойчиво допрашивал он друга. – Представьте только! Что за ангел-хранитель подтолкнул тебя обратиться в «Картон, Брейс и Картон»?
– Ты же мне и втолковывал, что Баллистеры по природе недоверчивы, – сказал Вир. – Именно ты проболтался о способности к подражанию и слабости к театру. Ты указал на то, что очень необычно для семейной родимой метки – священного знака рода Баллистеров – появиться на женщине. Естественно, это вызвало подозрение. Я просто сложил два и два. А раз уж Энн сбежала из отцовского гнезда, то я, рассуждая разумно, начал с поверенных ее отца. Я, конечно, не ожидал найти там ответы. Я просто надеялся напасть на след в правильном направлении.
Он сердито посмотрел на окружающих.
– Теперь, когда мы установили точное происхождение Лидии, и ей больше нечего беспокоиться по поводу дурной крови Джона Гренвилла, вы не думаете, что стоит это надлежащим образом отпраздновать? Не знаю, как вы, а мне требуется выпить.
Утро понедельника застало Берти и его будущую жену в утренней гостиной Эйнсвуд-Хауза, и то, что они там делали, не относилось к занятиям, которые положено устраивать молодым парам, когда те улучают секунду наедине.
Берти и Тамсин пытались придумать, как остановить войну.
Все остальные собрались в библиотеке, споря о будущем парочки. Они занимались этим с самого завтрака. Дейн с Эйнсвудом и их жены, с живым участием Элизабет, Эмили и даже Доминика.
Они все никак не могли договориться, где устроить свадьбу. В Лонглендзе, Аткорте, Лондоне – в церкви или в городском особняке. Они не могли прийти к соглашению, кто имеет право обеспечить приданое Тамсин, или место, где будут жить новобрачные, или средства для поддержания дома.
Поскольку по большей части спорили Дейн и Эйнсвуд, то вряд ли в ближайшем будущем следовало ждать перемирия. Предоставленные самим себе, леди могли бы договориться о приемлемых условиях, но мужья не оставили бы решение вопроса им, потому что сие означало бы уступить и пойти на соглашение.
Тамсин пребывала в весьма расстроенных чувствах. Она не желала принимать приданое. А еще она не хотела никого обидеть. Берти переживал за нее, как за себя самого. Он не мог и словом заикнуться о собственном будущем, потому что это будет выглядеть, словно он принимает чью-то сторону.
– По тому, как они спорят, – заметил он, – они не успокоятся до Судного дня. А между тем из Франции вот-вот возвратятся бабуля с Абонвилем, и они захотят, чтобы мы жили там.
