Эмма Дарвин - Тайная алхимия
Я должен первоначально сказать, что сын Ваш, сэр Ричард Грэй, доставленный сюда, в Понтефракт, вместе с нашим кузеном Хоутом, пока меня держали в Шерифф-Хаттоне, жив и все еще находится здесь. Мне сказали, что он в добром здравии, хотя коннетабль не дозволил мне говорить с ним или послать ему весточку. Но, увы, мадам, ему суждено умереть на рассвете так же, как и мне. Если будет на то воля Божья, мне даруют время перемолвиться с ним словом, чтобы утешить и подбодрить его.
Стойко встретить все, что в этом мире может послать нам судьба, — первый долг и первейшая добродетель мужчины. Мне сказали, что Вы укрылись в святилище. Пусть Бог и его святые хранят Вас, и принца Ричарда, и девочек. Вы знаете так же хорошо, как и я, что, пока Дикон жив и в безопасности, Нед в безопасности тоже. Я молюсь каждый день, чтобы Нед был здоров и весел, потому что он был для меня сыном и я люблю его так, как любил бы любой отец. Все еще есть средства вернуть ему трон: наш брат Эдуард и Ваш сын Томас будут Вам в том советчиками, как и его светлость архиепископ Кентерберийский. И хотя господин Гастингс давно противостоит нашей семье в делах управления и влияния, он человек большой чести и любит детей короля как собственных. А коли никогда не случится так, что Неда коронуют, Вы можете утешиться тем, что, хотя у короля больше, чем у обычного человека, власти вершить в мире добро, нелегко заниматься этим и в то же время воистину прикипеть душой к Богу. Да будет на то Божья воля, как и во всем другом.
Вы должны прежде всего заботиться о безопасности Неда и своей собственной, как и о безопасности других детей, но если Вы услышите, что нечто дурное случилось с моей дочерью Маргаритой или моей женой и в Ваших силах будет позаботиться о них, Вы заслужите мою огромную благодарность.
Касательно моего завещания — я назначил благородных людей, дабы выполнить его, моля Ричарда Глостера присмотреть, чтобы все было сделано надлежащим образом. И хотя мое величайшее горе — то, что Нед находится в его власти и может лишиться короны, Ричард Глостер всегда видел в покойном короле пример достойного ведения дел.
Здесь, какие Шерифф-Хаттоне, со мной обращаются хорошо, без оскорблений, но я лишен свободы, а теперь лишусь и жизни.
Вскоре меня посетит священник, и я умру, исповедовавшись и причастившись. Я доверяю Богу, что персона, которую я любил больше всего на свете, последует за мной под Его сень. Я утешаю себя тем, что в этом скорбном мире нет ничего такого, чего я мог бы желать больше, нежели желаю найти в жизни после смерти.
О Елизавета, мое величайшее горе — это то, что я не предвидел, чему суждено случиться. Да простит меня Бог, потому что сам я не могу себя простить. Я не знал, что воистину представляет собой Ричард Глостер, не охранял Неда так, как должен был охранять. Моя дражайшая сестра, я молюсь и о том, чтобы Вы простили меня, хоть и не заслуживаю подобного прощения. Как я могу надеяться на прощение, потерпев крах в самом огромном поручении, которое Вы и мой повелитель, покойный король, на меня возложили? Как могу я простить самого себя, зная, что Нед, возможно, не сумеет меня простить? Я потерял, оставил в руках врагов Вашего самого любимого сына, который был также сыном моего сердца.
То, что я не ждал предательства с той стороны, не может даровать мне Вашего прощения, для этого недостаточно даже такого наказания, как моя смерть.
Я могу только смиренно и униженно молить о том, чтобы Вы простили меня из любви, такой же, какой я любил Вас так долго и нежно, как только может мужчина любить свою сестру и королеву. Я молюсь о прощении на каждой церковной службе и не нахожу его в своем сердце. Моим слабым и единственным утешением является то, что такова, как и во всем остальном, судьба смертных — оказываться недостойными Бога, который прощает все.
Я не знаю, простили ли Вы меня. Я могу только надеяться на это. Я иду на смерть в надежде на воскрешение в грядущем мире. Всемогущий Иисус да хранит Вас и Ваших девочек, любимейшая моя сестра, и да пошлет Вам Бог здоровья и счастья в мире, зная, что это всего лишь песчинка в сравнении с радостью Небес, которые милостью Божьей ожидают всех нас.
Написано в Понтефракте в канун рождения Иоанна Крестителя и в сознании часа моей смерти.
Энтони РиверсНе призрак, не опиумный сон: образ столь реален, что мой разум без труда может это распознать.
Кто-то прикасается к моему плечу.
— Уна, ты в порядке? — спрашивает Марк.
— Могу я снять с этого копию? — обращаюсь я к Анне Стюарт, вытаскивая записную книжку и карандаш из сумки. Мои руки дрожат, и я роняю и то и другое на пол.
— Только не ручкой, — быстро говорит она. — А, у вас карандаш. Да, конечно. Но почему бы вам обоим не отправиться в дом приходского священника? Там куда теплее, и мой муж, вероятно, уже кипятит чайник.
— Он так и не узнал, — говорю я Марку.
Мы сидим на коврике для пикников у огромного основания ветряной мельницы, возле дороги на Торнтон-ле-Клей. Вокруг ни одной живой души, ни человека, ни животного, только деревья и поля зеленовато-серой неспелой ржи. Слабый ветерок веет под бледно-серым небом, таким же плоским, как и поля вокруг.
— Он так никогда и не узнал, получила ли она письмо или нет… Не узнал, в безопасности ли Нед.
— Нед?
— Эдуард, принц Уэльский. «Да простит меня Бог, потому что сам я не могу себя простить». Нед, настолько близкий ему человек, что ничем не отличался от его сына. Энтони никогда не узнал, простил ли он его.
Спустя долгое время Марк спрашивает:
— Что ты собираешься сделать с письмом?
— Ну, епархиальный архивист — достойный человек, как сказал муж Анны. — Каким-то образом мне удается говорить нейтральным тоном ученого. — Но я сняла копию, и у меня нет причин не воспользоваться ею. Если бы я была юным историком, жадным недавним докторантом, думаю, я бы сделала профессиональное заявление.
— Но ты не такая.
— Что?
— Ты не юный историк, жадный… Как ты там сказала?
— Недавний докторант. Тот, кто только что получил степень доктора и пытается сделать карьеру.
— Письмо имеет для тебя большое значение? Я имею в виду, для твоего труда о книгах Энтони и Елизаветы?
С внезапным потрясением я осознаю, что мне даже не приходило в голову задать себе этот вопрос.
— Конечно, большого значения оно не имеет — разве что в общем и целом. В нем не упоминаются книги Энтони, хотя в его завещании есть ссылки на них. Если он и написал что-нибудь в тюрьме, так, как Уолтер Рэйли написал «Историю мира» или как Мэлори написал «Le Morte Darthur», нам об этом неизвестно. Письмо даже не написано его рукой, хотя современная копия куда более убедительна, чем само письмо. Если это копия с того, что когда-то существовало. Оно может даже оказаться подделкой — уловкой, — выражением чаяний какого-нибудь сторонника Вудвиллов здесь, в феоде Ричарда. Но мне хотелось бы, чтобы письмо было важным. Для меня, я имею в виду. Потому что это он, так ведь? — Я слышу в своем голосе желание пристрастившегося к опиуму человека. — Это он — в тех отношениях, которые не проявляются в его завещании. Его голос, а не только его дела.
