Рэйчел Кейн - Принц Теней
Я подбежал к балкону – балкону Джульетты, на котором она так трепетно слушала, как Ромео читает ей стихи о любви. И возможно, это все-таки была любовь, настоящая и неподдельная, по крайней мере поначалу, до того, как начало действовать проклятие. Внизу, под балконом, сад был тих и спокоен, только струи фонтана нежно журчали в ночной тиши.
Дверь у меня за спиной под натиском скамьи раскололась.
Но я все еще мог вырваться на свободу. Я прыгнул на балюстраду балкона, удержал равновесие, а оттуда уже не составляло труда спрыгнуть на мягкую землю. По стенам я взбирался несчетное количество раз – чаще, чем ходил на исповедь. Сбежать сейчас мне ничего не стоило.
Но я этого не сделал.
Вместо этого я перепрыгнул на балкон Розалины.
Между этими двумя балконами было довольно большое расстояние, одним прыжком его было преодолеть непросто, и хотя я оттолкнулся как можно сильнее – пальцы мои только скользнули по каменному бортику ее балкона, и я понял, что сейчас упаду…
Но что-то подхватило меня, буквально на миг, и как будто приподняло, давая мне новые силы, и я зацепился рукой за одну из балясин балкона и повис. А когда я взглянул вниз – я увидел тень, которая в лунном свете, прорвавшемся сквозь тучи, превратилась с серебристое облачко.
Мой славный кузен Ромео. Прозрачный образ, слегка колеблющийся в воздухе, словно от очень сильного пламени.
Его губы шевелились, хотя я не слышал ни звука, а потом он улыбнулся и исчез.
Я вскарабкался на балкон, перевалился через балюстраду и увидел, что ставни закрыты. Шум в комнате Джульетты дал мне понять, что слуги уже ворвались туда и обнаружили тело кормилицы, поэтому я быстро вытащил кинжал, вставил его между ставнями и распахнул их. А затем вошел в комнату Розалины.
Она стояла около двери, вставляя ключ в замок дрожащими руками, и резко повернулась, когда ощутила прохладный ветерок, ворвавшийся в балконную дверь. Свеча на столе почти догорела, но все-таки пламя еще плясало в подсвечнике.
Я стоял неподвижно, и она тоже замерла на месте, мы как будто проверяли сами себя.
– Я чувствую, что… – Она глотнула и обхватила себя руками. – Мне холодно. И очень… очень одиноко.
Я ее понимал. Я тоже испытывал опустошение и печаль, но я знал, что это так и должно быть после того ужасного пламени, которое разгорелось между нами: такая страсть, быстро сгорая, может только обжечь, но не дает тепла.
Поэтому я прошел то расстояние, что нас разделяло, и обнял ее, а после долгого, очень долго раздумья она прижалась ко мне и положила голову мне на плечо. И вздохнула с облегчением.
– Что вы чувствуете? – спросила она меня тихим, приглушенным голосом, не поднимая головы, чтобы не встречаться со мной взглядом.
– Скорбь, – ответил я. – Но эта скорбь пройдет и останется в прошлом.
– А мы… мы с вами – мы тоже останемся в прошлом? – Она плакала, но очень тихо: я только чувствовал, как от ее слез промокает рукав моей рубахи, но она при этом не издавала ни звука.
– Нет, – ответил я, и она подняла голову, глаза ее были мокрыми и блестящими, губы полуоткрыты. – Я только что видел призрак Меркуцио – и он говорил со мной.
– Что же он вам сказал?
– Он сказал: «Любовь хороша, если думаешь сердцем», – произнес я. – А я люблю вас, и плевать, что вы Капулетти.
И я поцеловал ее, чувствуя вкус слез и цветов, страха и надежды, отчаяния и мечты. Ее губы были мягкими и нежными, как лепестки розы, обласканной солнцем, и что-то вдруг стало расти внутри меня, что-то огненное, горячее, но не обжигающее, словно крылья разворачивались у меня за спиной. Это не было разумно. Это не было верно с точки зрения политики. Это не было нормально. Но меня больше не волновало ничего, кроме того, как она трепещет, когда я касаюсь ее, и прижимается ко мне всем телом. Это чувство не было похоже на проклятие. Оно не было проклятием.
Это было благословение.
Ее губы были самым сладким и самым пьянящим напитком на свете, и я пил, пил, пил, пока у меня не закружилась голова…
…Такими нас и нашли, когда вышибли дверь в ее покои: в объятиях друг друга и в своем мире, принадлежащем только нам…
Я бывал в Кастельвеккио только дважды в жизни: первый раз – когда меня, шестилетнего, толстого и неуклюжего в парадном облачении, представляли герцогу Эскала, а второй – когда я сопровождал своего кузена и дядю на какой-то праздник.
В этот раз я шел по длинной узкой анфиладе комнат и коридоров, и все эти бесконечные арки, через которые я проходил, вызывали у меня ощущение, что меня проглотило какое-то гигантское животное из мрамора, камня и штукатурки. Со стен на меня смотрели прекрасные портреты – они словно провожали меня глазами и возмущались тем шумом, который производили наши шаги и звон оружия моих сопровождающих. Я шел тихо и без оружия – у меня даже не было кинжала. И руки у меня были надежно связаны.
Сзади на значительном расстоянии от нас шли Капулетти – глава семьи и его жена, а за ними Розалина под густой вуалью и в окружении охраны. Где-то там, возможно, был и мой дядя, вернее должен был бы быть – но я не был уверен, что после событий минувшей ночи у него хватит сил на еще одно испытание.
Я решил про себя, что это будет мое и только мое наказание. «О, Меркуцио, это ведь твоя последняя шутка? И я твоя последняя жертва?»
Да будет так.
Я был грязен и голоден и чувствовал слабость: мне давали воду, но одежда на мне была все та же, а единственное яблоко, которое мне выдали, я съел уже много часов назад. Голова болела, мысли путались.
И все же я был счастлив, как никогда раньше.
– Никак в толк не возьму, – сказал стражник, который шел справа от меня: он был общительным и болтливым в отличие от того, который шел слева и был похож на каменное изваяние. – Пожертвовать всем ради женщины! Дело ясное, герцог велит вас казнить за это, иначе Капулетти поднимут страшный крик, а у них и так страшное горе в семье, он не захочет добавлять им еще страданий… А вы улыбаетесь!
– Да, – кивнул я.
– Почему?!
– Потому что я счастлив.
Он покачал головой, и кольчуга, которая прикрывала его шею, зашелестела – словно зашипела змея.
– Счастливы только дураки, молодой синьор. А мудрецы всегда печальны.
– О, тогда я молю Господа о том, чтобы никогда не знать мудрости, – ответил я. – Самые счастливые люди, которых я когда-либо встречал, всегда были немножко сумасшедшими. И как только они переставали быть сумасшедшими – их жизнь сразу становилась мрачной и унылой.
– Люди не созданы для счастья, – возразил мой охранник-философ. – Люди созданы для страданий – страданиями мы заслуживаем вечное блаженство на небесах.
– Слишком жестокое наказание за первородный грех.
