Лесли Пирс - Помни меня
Да, он действительно любил женщин и вино. Босвелл не мог устоять перед хорошенькой горничной или шлюшкой, но это было еще одно проявление жизнелюбия. Его критики не смогли увидеть и понять, что он проводил большую часть своей жизни, планируя, собирая и классифицируя материал для книги «Жизнь Сэмюэля Джонсона». Чтобы оценить его по достоинству, необходимо было войти в круги, в которых вращался Джонсон, наблюдать, слушать и видеть глазами самого Джонсона. Конечно, Босвелл получал от этого удовольствие и, возможно, пользовался некоторыми связями, которые заводил. Но он никогда не использовал дружбу с Джонсоном для собственного продвижения: он любил его и хотел всему миру рассказать о его мудрости, уме и чувстве юмора.
В глубине души Босвелл знал, что написал блестящую биографию своего друга, и понимал, что в будущем его имя станет в одном ряду с другими великими деятелями литературы. Даже если он не получал восторженных похвал, которые, по его мнению, ему причитались, он заработал значительную сумму денег на своей книге. У него был шикарный дом фазу за Оксфорд-стрит и красивая одежда. Он хорошо ел и пил и имел множество друзей, а его любимые дети служили ему огромным утешением. В общем и целом он предполагал, что этого должно быть достаточно для любого человека.
И все же им овладело неудержимое желание сделать что-нибудь выдающееся, прежде чем отложить перо и повесить в шкаф свой парик и мантию. Ему исполнилось пятьдесят два, он был вдовцом, и его здоровье становилось все хуже. Босвелл понимал, что его жизнь подходит к концу. Он хотел, чтобы его запомнили как величайшего биографа всех времен, но ему доставило бы огромное удовольствие сбить с толку тех, кто считал его посредственным адвокатом. Он мечтал выиграть одно большое, громкое дело, после которого его будут вспоминать как защитника слабых и обиженных.
Босвелл улыбнулся сам себе, понимая всю степень своего эгоизма. И в самом деле, было непонятно, почему он так уцепился за дело Мэри Броуд, потому что до сегодняшнего утра он ничего не знал о затруднительном положении, в котором находилась она и ее товарищи. Правду говоря, в отличие от своего отца — ярого борца за справедливость — он никогда раньше не принимал во внимание благосостояние каторжников, осужденных на высылку.
С его точки зрения, высылка была как гуманной, так и практичной мерой, поскольку государство убирало преступников в место, где они уже не могли вредить обществу. Это намного лучше, чем повешение. В молодости он присутствовал на публичной казни разбойника с большой дороги и молодой воровки по имени Ханна Диего, и ужаса этой сцены он не мог забыть до сих пор.
И вот однажды утром он сидел и неторопливо пил кофе из чашки, читал газету и просто убивал время в ожидании встречи с издателями, чтобы узнать, как распродается книга, и наткнулся на статью о побеге из Ботанического залива.
Его интерес вызвала фраза, цитировавшая слова Мэри: «Пусть лучше меня повесят, чем вышлют обратно!»
Ботанический залив явно не был тропическим раем, как утверждали газеты, введя в заблуждение многих. Он должен прочитать дальше!
Босвелл был потрясен, узнав, что Мэри, восемь мужчин и двое детей проплыли около трех тысяч миль в открытой лодке. Еще более тревожным показался ему тот факт, что трое мужчин умерло после поимки. Но когда Босвелл прочитал, что Мэри потеряла двоих детей, у него по-настоящему сжалось сердце. Как человек, который обожал своих детей и был счастлив, что все они рядом с ним, Босвелл не мог представить ничего более трагичного, чем утрату кого-то из них. Эта несчастная женщина потеряла все: мужа, детей, и теперь, вероятнее всего, она потеряет и свою жизнь.
Босвелл снова увидел, как вырывалась Ханна Диего, когда ее тащили к петле. Он чувствовал ее страх, слышал отвратительный рев наблюдавшей за казнью толпы и вспомнил, как долго после того дня ему снились кошмары.
Босвелл почувствовал, как его охватывает волна гнева и к горлу подступает тошнота. Он не мог стоять в стороне и позволить, чтобы так же закончилась жизнь Мэри Броуд. Это было бы чудовищно: она и так уже достаточно настрадалась.
Еще эта женщина интересовала Босвелла как личность. Она наверняка обладала беспримерной храбростью и решительностью, если повела за собой этих мужчин в борьбе за свободу, и невероятной силой духа, раз смогла пережить лихорадку и голод. Он хотел узнать о ней больше, хотел увидеть ее, поговорить с ней. В тот же момент он немедленно отложил газету, велел принести ему пальто и шляпу и отправился в Ньюгейт.
В своем воображении Босвелл представлял Мэри Броуд крупной женщиной, сильной и крепкой, точно такой же, как проститутки, которых он предпочитал. Он был немного удивлен, увидев, что она маленькая, худая и с мягким голосом. Кроме того, Мэри выглядела старше своих лет, была подавлена горем, и в ее серых глазах уже читалось примирение со смертью.
Она очень просто рассказала ему свою историю, будто уже устала пересказывать ее снова и снова. Мэри не пыталась вызвать его сочувствия, не рассказывала шокирующие подробности своих мучений, лишений и жестокости. Единственный раз у нее навернулись слезы на глаза, когда она рассказывала, как хоронили Шарлотту в море. Но и эти слезы она быстро смахнула и продолжала вспоминать, что на «Горгоне» с ней обращались по-доброму.
Босвелла невероятно тронули все ужасы, о которых сообщила Мэри. Он много раз до этого был в Ньюгейте и был готов ко лжи, преувеличению и искажению правды. Как и большинство его сверстников, он верил в существование преступного класса — слоя людей, которые предназначены для того, чтобы подрывать устои приличного общества. Их легко можно было распознать по их скотским манерам, праздности и отсутствию принципов. Внизу, в тюремном дворе, он видел множество таких людей, они расхаживали с самодовольным видом, как в частном клубе для избранных.
Мэри, безусловно, не принадлежала к их числу. Она больше походила на должников, которые сидели небольшими группками с безутешным видом и испытывали горький стыд от событий, которые довели их до тюрьмы, и ни надежд, ни присутствия духа у них больше не оставалось.
И все-таки блестящая красная лента в волосах Мэри, немного не гармонировавшая с ее потрепанным и грязным платьем, наводила на мысль, что неукротимый дух, который сохранял ей жизнь во всех этих испытаниях, еще теплился в ней, хоть и был подавлен. Она храбро спросила, собирается ли он защищать и ее четверых друзей. Когда он заявил, что чувствует силы только на то, чтобы бороться за ее дело, она отвернулась от него, будто давая понять, что аудиенция окончена.
— Тогда я не могу принять вашу помощь, — сказала Мэри. — Мы все время были вместе, они мои друзья, и я их не оставлю.
