Светлана Берендеева - Княжна
Его глаза горели, губы сжаты так, что стали белыми.
Мария глядела на него в оцепенении, ничего не понимая. Он, видно увидев что-то в её лице, горько проговорил:
– Скоро вы княгиней Куракиной будете… Простите мне дерзостные мечтания, виноват.
Она, всё ещё не понимая, сдвинула брови.
– Батюшкина ведь воля…
А он, не в силах больше держать себя, схватил её руки, прижал к лицу.
– Маша, – застонал с тяжёлым мужским придыханием.
И только тут она поняла, нет, не поняла, ощутила… Как будто упала пелена с глаз. И стало ей так ясно всё про неё саму и про Сашу. А князь Куракин? А батюшкина воля? Слов у неё не было. Она только отняла ладони от Сашиного лица, положила их ему на плечи и близко-близко посмотрела в его горячие глаза.
В этот момент, Боже! в этот сладкий момент раздался отчаянный крик кучера, треск, конское ржание, и весь мир вокруг счастливой пары полетел вверх тормашками.
Когда они выбрались, к счастью невредимые, на свободу, снизу была топкая грязь, сверху дождь со снегом и со всех сторон противный ледяной ветер. Кучер испуганно оправдывался, вокруг ни души. Александр взобрался на колесо, огляделся, прикидывая, где они. Спрыгнул, закутал Марию поплотнее в шубу и легко подхватил её на руки.
Скомандовал кучеру:
– Беги домой, пусть за княжной присылают.
Спрыгнул на землю и побежал с дорогой ношей к ближайшему дому.
Хозяев дома не было, но была ключница. Она заохала, испугавшись, не покалечилась ли боярышня, послала дворового за лекарем. Гостей провела в жарко натопленную комнату и, несмотря на протесты Марии, уложила её на широкий диван. Докучать им старушка не стала – пошла хлопотать по хозяйству, наказав кликнуть, коли что понадобится.
Остались вдвоём и растерялись, будто испугались чего-то. Мария встала и подошла к окну – темень какая…
– Ты не ушиблась? Нигде не болит?
Сашин голос за спиной звучал глухо. Он подошёл к ней вплотную, и от ощущения его близости у неё ослабли ноги.
– Маша, что ты молчишь?
Его дыхание было таким горячим, что обжигало. У неё не было сил ответить, по спине бежала дрожь, когда он, не удержавшись, стал целовать её волосы и нежную шею. Она повернулась к нему, закрыла глаза и с восторгом утонула в его объятиях.
Очнулись они от стука копыт и криков за окном. Мелькали фонари, суетились люди. Марию с Александром сразу отправили домой, а управляющий с людьми остались вызволять опрокинутую карету. Поговорить им дорогой не пришлось – за Марией приехала Пелагея и всю дорогу охала да выспрашивала.
Довезя Марию до дому, Александр сразу развернулся обратно к светлейшему. Боярышню осмотрели, переодели, напоили китайской травой, чтоб простуда не прохватила. Она была как во сне. Всё чудились Сашины ладони, обхватывающие сразу всю её узкую талию, Сашины губы… А её губы горели – ничем не остудишь. В голове всё мутилось: как же теперь, что батюшка скажет?
Обрадовалась вбежавшей к ней прямо с бала, в парадной робе, Наталье. Так ей нужны были сейчас её советы!
Но у невестки лицо было встревоженное, и она с порога начала своё:
– Ну, девонька, заварила ты кашу! У светлейшего сейчас только о тебе и разговор, сейчас там прямо государственный совет насчёт твоей персоны.
Мария удивлённо смотрела.
– Молчишь, глаза раскрыла? А кто с царевичем чуть не весь вечер протанцевал?
– Так ведь он сам. И вовсе не весь вечер.
– Ну-ка скажи, Маша, что там у вас в лесу было. Да не пугайся ты. Никому сказывать не стану, ни батюшке, никому. Сначала сами всё решим, как быть.
– Да я ведь всё уж вам рассказала. Только вот… Замуж он меня звал, да я это за несерьёзное почла. С тем и разъехались.
– И всё? Ничего боле?
– Да что ж ещё-то?
– Ну, когда так, ладно. А то ведь там светлейшему, да ещё некоторым бог знает что в голову взбрело. Знаешь ли, Маша, какая карусель вокруг тебя завертелась? Ведь ты царевичу Алексею Петровичу столь крепко в сердце запала, что он против государя готов пойти, лишь бы тебя в жёны заполучить.
– ???
– Да вот. А Пётр Алексеич-то уж сватает ему немецкую герцогиню. Понятное дело, родство ему себе под стать подобрать надо. А царевичу, вишь, Мария Борисовна – свет в окошке. Заступы просит у светлейшего князя Меньшикова, да у крёстной дочери своей Екатерины Алексеевны – видала её?
– Видала.
Голос у Марии тихий, лицо застывшее. Её испугало Натальино оживление и даже как будто радость. Она подумала, что также оживлённы и радостны сейчас отец и брат. Как же, родство великое, и про князя Куракина сразу забыли. Чтобы проверить, спросила:
– А князь Куракин как же?
– С Борис-Иванычем батюшка уж и повинились и помирились, Да ведь тот и сам понимает, какое дело.
Наталья на мгновение замолчала, а потом, всплеснув руками, шёпотом вздохнула:
– Маша, ведь царицей будешь!
И от этого восторженного шёпота похолодело всё у Марии внутри, и комната начала медленно переворачиваться.
Вокруг её постели бегали и гремели посудой, щупали ей лоб и жилку на шее, поили горьким взваром, потом ушли. Пелагея вздыхала в углу. Раз послышался за дверью батюшкин голос. Кто-то сказал:
– Спит.
Мария не спала, лежала, вытянувшись на животе, глядя в темноту широко раскрытыми глазами. Спать совсем не хотелось, ничего не хотелось. В голове и мыслей никаких, только будто картинки ей кто-то показывал: Саша в голубом камзоле танцует внизу с черноглазой красоткой, Алексей скачет между заснеженными елями, Екатерина с ласковой улыбкой, царёвы удивлённые глаза, два лица – её и Сашино, в мерцающем от свечного огня зеркале. Невмоготу лежать – встала. Толстый ковёр приятно проминался под босыми ногами. Подошла к зеркалу. В темноте глаза казались чёрными. Глядя в эти глаза, спросила:
– Что делать? Что?
Упросить батюшку? Позвать Наталью и Василия на подмогу, разжалобить? Нет, никто из родных ей не то что помогать – и слушать не будет. Знала княжна, что выше всего для Голицыных честь, гонор боярский. А есть ли честь выше, чем в царскую семью войти? Что же, что же делать?
Так ничего и не придумав, села к окну, смотрела на проглядывавшие меж облаками звёзды. Здесь и застала её проснувшаяся утром Пелагея.
За завтраком есть ей совсем не хотелось, сумела проглотить только немного молока.
– Голова не болит ли, Маша? Что-то ты бледная нынче, пусть лекарь ещё раз посмотрит.
Борис Алексеевич глядел на неё внимательно почти всё время, как она вошла в столовую. Марии казалось, что он хочет сказать ей что-то. Она догадывалась – что, и боялась это услышать. Не досидев до конца завтрака, отпросилась в свою комнату и со страхом услышала от отца:
– Иди, приляг, я зайду к тебе после.
Зашедший вскорости Борис Алексеевич застал её у окна глядящей в белёсую петербургскую хмарь. Тихо подошёл, поцеловал, пощупал лоб – не горяч ли. Лоб был холодный, холодна была и рука дочери. Её бледность и вялость тревожили князя – дочка редко болела, но уж если случалась хворь, то оказывалась нешуточной. Сейчас же очень нужны были её здоровье и весёлость и всегдашняя бойкость.
