Эвелин Энтони - Валентина
— Твой несчастный отец продал тебя мне из собственных политических выгод, — заметил граф лениво. — Неужели ты думаешь, что он не продал бы тебя и Мюрату и самому дьяволу… тьфу-тьфу… если бы его устроила цена?
— Я не пойду на это! — Она пыталась говорить спокойно, но голос ее предательски дрожал от навернувшихся слез. — Я не стану заниматься проституцией, что бы ты ни говорил! Ты или Потоцкий! Не скажу про тебя, а Потоцкому должно быть стыдно…
— Ты слишком грандиозного мнения о себе, милочка, — протянул граф. — Ты женщина, а всякая женщина имеет два рода счастья — отдаваться мужчине и рожать для него детей. М-да… А твое тело выглядит очень аппетитно, несмотря на твое бесплодие… Так послушай же меня. Ты сделаешь то, что я тебе велю, ты сама уже готова это сделать. Ты очаруешь Мюрата, ты будешь ласкать его в постели так, как ему захочется, и собирать по крошкам все сведения, какие только он случайно выронит из своих штанов… Ты можешь плакать и рассуждать о своей чести, но ты сделаешь это, потому что ты уже готова ко всему!
— Нет, — сказала она бесцветным, усталым голосом. — Никто и ничто на земле не принудит меня к этому.
— Ты сделаешь это, — повторил он, вставая и беря ее за подбородок. — Сегодня утром Потоцкий вспоминал про твою сводную сестру, русскую аристократку. Так вот, если ты откажешься, она будет арестована по обвинению в шпионаже в пользу русского двора. Если пожелаешь, мы можем обеспечить твое присутствие при ее казни. Повешение — обычно прекрасное зрелище. Короче, хватит тратить время на бесплодные разговоры. Я предвидел твое дурацкое упрямство и поделился с Потоцким. Граф сказал мне в ответ, что за жизнь твоей сестры никто не даст и гроша ломаного, если ты попробуешь отказаться.
— Ты будешь гореть в аду, Тео! — крикнула она ему в лицо.
Презрение и ненависть перехлестнули в ней страх. Пять лет унижений, запретов и насилия вспыхнули вдруг при угрозах в адрес любимой сестры. Повесить ее… Боже мой, он способен на все! Звериная жестокость, проступавшая сквозь его благопристойные черты, словно грубый костяк мужлана из-под холеной барской кожи, заставляла верить, что он способен командовать казнью при ней… Она попыталась поднять руку для пощечины, но рука не слушалась ее…
— Правильно, — заметил граф. — Если бы ты осмелилась, я, пожалуй, отстегал бы тебя хлыстом. Ну а теперь ты отправишься к себе и успокоишься перед своим заданием.
— Нет! — Валентина отступила от него. — Не прикасайся ко мне!
Но его цепкие руки уже обхватили ее, и она почувствовала, что ей не совладать. Он с силой вывернул ей руку, так что она вскрикнула от боли. Грубо развернув ее, он рывком подтащил ее к двери, проволок по коридору и швырнул в спальню. Она упала ничком на ковер. Он два раза с силой ударил ее по плечам ручкой своего стека, потом, с побелевшим от злости и напряжения лицом, запер дверь с обратной стороны на ключ и произнес громко:
— Ты напомнила мне об одной кобыле, которая прекрасно шла рысью, но иногда начинала взбрыкивать. Тогда ее приходилось учить, чтобы напомнить о том, кто ее хозяин. Но я надеюсь, что ты свой урок усвоишь раз и навсегда!
Когда граф вышел из апартаментов жены, он немедленно вызвал к себе дворецкого. Граф велел никого не впускать к графине, не отвечать на ее звонки и крики, не приносить никакой пищи и питья. Ключ от двери спальни оставался у графа. За нарушение приказа кем-нибудь из слуг граф распорядился давать тридцать плетей.
* * *— О, мой милый де Шавель! — воскликнул Мюрат, привстав с кушетки и подавая руку полковнику. Мюрат был в отличном расположении духа. Он только что получил депешу о прибытии лошадей, поставленных для его кавалерии из Германии. Пятнадцать тысяч прекрасных лошадей. Ничто не нравилось Мюрату так, как хорошая лошадь, исключая, конечно, хорошеньких женщин, и он рассчитывал уже завтра осмотреть свои новые конные резервы.
— Присаживайтесь, дружище, — продолжал он. — Взгляните: вот они, пятнадцать тысяч лошадок — как это вам? Все высоки в холке, пяти-семилетки, самое то, что надо! Мы загоним русских в самую Сибирь с такими лошадьми! Чем могу быть вам полезен?
— Я хочу доложить вам насчет польской красотки. Если вы, конечно, о ней еще помните за этими пятнадцатью тысячами дохлых немецких скакунов…
Мюрат засмеялся:
— Да, они для меня поважнее, точно! Но не надо так скучно — о лошадях! Все-таки вы закоренелый пехотинец, полковник!
— Я служил как в пехоте, так и в кавалерии, — заметил полковник.
На самом деле именно интрижка Мюрата с его женой сделала необходимым переход де Шавеля из кавалерии в Императорскую гвардию. Но Мюрат предпочел не заметить намека. Впрочем, он неплохо помнил мадам де Шавель — маленькая изящная кошечка, игривая, с томными глазками… Мюрату всегда казались ужасными проблемы женского целомудрия. Если бы все женщины были верны мужьям, мир превратился бы в ад. Мюрат сменил тему:
— Так что же польская красотка? Это вы о той самой, которая…
— Да, именно так, — подтвердил де Шавель. — Я провел с ней весь остаток вечера. Нет сомнений, что они хотят подсунуть ее вам. Все эти реверансы были не более чем маскировка — и то, что муж как бы внезапно прихворнул и уехал домой без нее, оставив жену с вами…
— Или с вами! Не думаю, что они ожидали вашего вторжения! Ну так как, удалось вам научить чему-нибудь эту паиньку? — Мюрат откинулся на спинку козетки и захохотал.
— Я ее не трогал, — сухо сказал полковник. — Моей задачей было предотвратить ваш с нею совместный поход в спальню, а вовсе не самому тащить ее в постель. Я уверен, что она была приставлена шпионить. Но мне показалось, что она не понимает всех нюансов ее миссии, о которых вы сами так хорошо знаете.
— Неужели? — приподнял бровь Мюрат. — Этакая невинность, надо же… Просто чертовски интересно! Ваша служба меня всегда умиляла… Так какой же дьявол шепнул вам, что она шпионка?
— У нас есть доверенные люди в польском правительстве, — заявил де Шавель. — И от заслуживающего доверия лица у нас были сведения, что поляки хотят ввести свою женщину в круг близких императору людей, а вы, простите меня, показались им самым… э-э… подходящим человеком. Наш источник не знал, кто именно будет эта женщина, но уверял, что знакомство ее с вами состоится именно на том приеме в честь императора. И все так и произошло, не правда ли? Сам Потоцкий подвел ее к вам.
— Да, он еще объявил, будто я очаровал ее издалека… — Мюрат усмехнулся. — Прекраснейшая женщина Польши — так он ее называл, и я сказал себе: «Эге, дружище, да они хотят сделать тебе подарочек! Они знают, как ты устал и одинок вдали от своей маленькой женушки… — Он скорчил гримасу при упоминании о Каролине Бонапарт. — И они хотят согреть мое захолодавшее на ветрах сердце…» И все же вы — жандарм, жандарм! Как можно было увести ее у меня из-под носа! Но я надеюсь, не навсегда? — И Мюрат бросил на полковника лукавый взгляд.
