Мишель Моран - Дочь Клеопатры
Тут появился лекарь и занялся своим делом при свете лампы, бросавшей отблески на его черную кожу. Не издавая ни звука, с бешено колотящимися сердцами мы с Александром следили за ним. Отыскав на маминой руке багровые ранки, он сделал тонкий надрез чуть выше укушенного места. Затем припал губами к коже царицы и попытался вобрать в себя яд, проникший в тело. Казалось, минула вечность. Наконец лекарь выпрямился и утер окровавленный рот. По его лицу было ясно, что мы осиротели.
Александр тихо спросил:
— Маму ведь похоронят в мавзолее?
Подбородок Октавиана вздернулся.
— Разумеется, как царицу Египта.
Я не услышала в его голосе ни раскаяния, ни даже удивления.
— А что, детей в самом деле оставим в живых? — осведомился Агриппа.
Октавиан смерил меня оценивающим взглядом, точно сокровища матери в мавзолее.
— Девушка хороша. Через пару лет, когда понадобится утихомирить одного из сенаторов, она как раз войдет в нужный возраст, чтобы составить чье-нибудь счастье. Мальчишкам еще не исполнилось и пятнадцати. Не будем их трогать — и люди сочтут меня милосердным.
— А когда же в Рим? — пожелал знать Юба.
— Отплывем туда через несколько месяцев, как только уладим все дела.
Глава третья
Александрия
1 июля 29 г. до н. э
В Рим нам предстояло отплыть на судне, принадлежавшем матери, — на огромной таламеге, на палубе которой, среди колоннад, отцу как-то раз удалось потехи ради разыграть конную битву. Теперь по ней сновали римские солдаты, восторженно восклицая при виде каждого пустячка вроде очередной пальмы в горшке, фонтана в гроте, спальни с отделкой из слоновой кости с позолоченными изображениями Исиды, кедрового кресла или богато расшитой кушетки. Хотя вещи уже сносили на корабль, Октавиан отказывался пускаться в путь, не спросив на это воли богов.
Стоя на пристани, мы с Александром наблюдали, как он взял в руки трепещущую куропатку и, приняв у Юбы насухо вытертый нож, молниеносным движением кисти перерезал птице горло. Кровь просочилась у него между пальцами, обагрила их и закапала на доски палубы. Взгляды всех присутствовавших обратились к авгуру, накрывшему голову плотной льняной тканью.
— Что это значит? — потребовал ответа Октавиан.
Авгур поднял руку и покачал головой.
— Сначала должен образоваться рисунок.
Юба, стоявший подле меня, улыбнувшись, проговорил по-парфянски:
— Он полагает, будто какие-то пятна крови поведают нам, не собрались ли боги отправить корабль на дно. Хотя, конечно, если авгур не прав, вряд ли кто-нибудь выживет, чтобы рассказать о его позоре.
— Откуда ты знаешь парфянский? — шепнул мой брат.
— Как тайный соглядатай Цезаря среди покоренных народов, я просто обязан был выучить несколько чужих языков. Иначе какой от меня здесь прок, верно?
При этом слово «несколько» он произнес насмешливым тоном, и внезапно мне стало дурно.
— Значит, все наши речи ты сразу передавал Цезарю?
— С какой стати? В ваших беседах не было ничего примечательного. Но в Риме, царевна, даже у стен есть уши.
— Твои уши.
— Не только.
Октавиан с интересом следил за нами.
— Выходит, ты посылаешь людей в темницу, — заметила я. — Или на верную смерть.
— Исключительно тех, кто решил поднять руку на Цезаря. Вы ведь не собираетесь на него покушаться? — ответил Юба как бы в шутку, но при этом обжег меня совершенно серьезным взглядом.
— Что происходит? — спросил Агриппа.
Пристально посмотрев мне в глаза, нумидиец обернулся и с улыбкой ответил:
— Я просто предупредил детей царицы, что в Риме многое будет иначе. Кажется, они поняли.
В эту минуту он, без сомнения, говорил обо мне.
Авгур наконец воздел руки к небу.
— Ну? Что там? — не сдержался Октавиан.
— Благоприятные знаки, — провозгласил гадатель, и Цезарь издал громкий вздох облегчения. — Юпитер благословляет ваше морское странствие.
Агриппа тут же вручил ему кошелек с деньгами. Когда троица вместе с Октавианом удалилась на безопасное расстояние, я, набравшись духа, шепнула брату:
— Он все слышал.
— Да ведь мы ничего такого не говорили.
Зато Юба видел мои глаза. Он понял, что у меня на уме. Октавиан убил Антилла и Цезариона. Вынудил моих отца и мать покончить с собой. Ушли даже Ирада и Хармион. Минуло одиннадцать месяцев, но до сих пор, стоило вспомнить о них, покоящихся в мраморных саркофагах внутри мавзолея, — и в горле будто вставал ком. Спустя семь дней после речи Октавиана в гимнасии по улицам Александрии двинулась погребальная процессия, собравшая столько плакальщиков, что римлянам пришлось бросить все свои силы без остатка на поддержание порядка в городе. И вот — кончено. У нас отобрали все, кроме нескольких сундуков с шелками. Мало того: еще неизвестно, как обойдутся с моими братьями, когда им исполнится по пятнадцать лет. Смерть виделась мне неотвратимым, а то и желанным выходом из положения — по сравнению с тем, что ждало нас в Риме. А если худшего все равно не избежать…
Тут меня отвлекли крики и свист солдат, пытавшихся перевести коня с берега на дощатую палубу. Бедняга словно прирос к земле. Октавиан что есть силы хлопнул его по крупу. Один из римлян замахнулся бичом, и маленький Птолемей зажмурился.
— Стойте! — не выдержал Александр. И добавил, приблизившись к римлянам: — Он просто боится воды.
Послышался смех. Тучный солдат прокричал своему товарищу с бичом:
— Ну так лупи эту животину, пока не зашевелится.
— Нет! — рассердился брат. — Так вам его все равно не сдвинуть с места.
Октавиан скрестил руки на груди.
— Почему?
— Ты ведь не станешь слушать одиннадцатилетнего мальчика? — ухмыльнулся толстяк.
— Не мешало бы, — поспешила вмешаться я. — Мало кто разбирается в лошадях лучше его.
— Так почему нам не сдвинуть коня? — повторил Октавиан.
Волосы Александра блестели от соленых брызг. На ярком солнце кожа его казалась бронзовой. Кое-кто из римлян поглядывал на юного красавца с вожделением.
— Потому что это не вожак. Отец специально воспитывал вожака. Если он пойдет и другие это увидят, то с остальными не будет хлопот.
Агриппа окинул взором табун, беспокойно топтавшийся на берегу.
— Кто из них вожак?
Брат указал на крупного гнедого жеребца.
— Гераклий.
— Отлично, — бросил Октавиан, смерив Александра коротким взглядом. — Веди его на борт.
Брат уверенным шагом двинулся к лошадям, и смешки солдат поутихли. Увидев его, конь по привычке потянулся обнюхать протянутую ладонь, с которой так часто брал угощение. Александр зашептал ему что-то на ухо, поглаживая широкий бок, и незаметно перехватил поводья. А потом не спеша, не переставая шептать, осторожно пошел на корабль. Гераклий послушно последовал за ним.
