Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны
– От це добре! – воскликнула бабка, увидев Асю. – Сидай, побачь, як гарно!
Ася улыбнулась. Действительно – гарно. После долгой тяжелой болезни впервые выползти на солнышко, увидеть траву, новые места и близких людей.
– Пей! – Бабуля протянула Асе стакан с парным молоком.
Ася неспешно потягивала молоко и слушала женщину.
– Твой-то усе воюет! Шоб сказилася тая война! – говорила бабка, собирая в миску круглые, красновато-желтые абрикосы. – То белые ж, то зеленые ж, а то Махно. Теперя же ж красные! И усим кушать треба. Дай, баба Ганна, курей, дай сало, дай горилки… Шоб у их повылазило.
– А где…
– Хто? Твой-то?
Ася кивнула.
– Да то ж носится. Лошадь вспенит, и то ж… Зеленых по лесам же ж шукають.
За плетнями на взгорке Ася увидела всадников. Они приближались к селу. Баба Ганна сделала ладошку козырьком.
– О! Це твой же ж и скаче, поди.
Вознесенский вьехал во двор на коне. Спешился.
Сдержанно улыбаясь, подошел к жене, подхватил на руки.
– На поправку пошла? Вот и молодец! Пойдем, покажу тебе сад.
И он понес ее на руках, легкую как перышко – над бураками, над подсолнухами и кукурузой. Марусе наконец удалось догнать непоседу Юлика, и она потащила его с огорода. Алексей посадил Асю на траву и сам пристроился рядом. Увидев взрослых, мальчик вырвал руку и побежал.
– Тятя! – Он кинулся к Вознесенскому и обвил ручками его шею. Оттуда боязливо и недоверчиво ребенок посматривал на Асю.
– Это его баба Ганна научила, – немного виновато объяснил Алексей. – По-своему.
– Не узнал! – ахнула Ася. – Он меня не помнит!
– Да нет же, Асенька! Просто, пока ты болела, мы его к тебе не подпускали. Он привыкнет. Правда, Юлик?
И Вознесенский поднял мальчика высоко, затормошил. Мальчик заливисто засмеялся.
– У них тут совсем нет бань, можешь себе представить? – говорил Алексей, растапливая летнюю печку, устроенную прямо посреди двора. – Так я у бабы Ганны в сараюшке устроил помывочную. Хочешь взглянуть?
Вознесенский таскал ее по двору, все показывая, и она вместе с ним удивлялась, ахала и охала, пробовала абрикосы и крупные семечки подсолнечника. Вечером Вознесенский устроил баню – долго мылся в сараюшке сам, а потом, подхватив на руки, отнес туда Асю.
– Надеюсь, что сумею справиться сама, – сказала она, видя, что Вознесенский отнюдь не собирается уходить, а, притащив ведро с водой, намыливает пеньковую мочалку.
– Думаю, что какое-то время ты все же без меня не обойдешься. Подними руки.
Он легко стащил с нее ставшую неимоверно широкой рубашку, обнажив худые плечи и лопатки, полил из ковша и стал неторопливо тщательно намыливать. Он поворачивал ее, поливал водой, вновь намыливал, смывал. Наконец, завернув в полотняную простыню, поставил на лавку.
– Почему ты на меня так смотришь?
– Давно не видела.
– И все же?
– Сын меня не узнал. Муж крутит как неодушевленный предмет. Мне грустно…
– Вон оно что…
Вознесенский приблизил лицо, потерся щекой о ее щеку. Потом подхватил на руки, вынес из банного закутка. Они оказались в сенном сарае, где в углу, в своем загоне, стояла коза. Вознесенский огляделся и… уложил свой сверток на ворох душистой травы.
– Что ты собираешься делать, Вознесенский?
– Комиссар Вознесенский собирается доказать своей жене, что она для него не бездушный предмет!
– Я пошутила! – поспешно заверила Ася, завернутая как кокон, не чувствуя никакого расположения к тому, на что намекал Алексей. – А ты разве комиссар? Это новая должность?
– Вот именно, – говорил он, разматывая простыню, – не отвлекай меня на посторонние разговоры.
Они обнимались, а коза неодобрительно смотрела на них из своего угла. Его руки были сильными и уверенными, и под их настойчивыми прикосновениями Ася начинала ощущать себя иначе. Она оживала, она томилась, она хотела большего. Она обхватила его руками, а затем и ногами. Они оба зарылись в сено. Оно было душистым, мягким, немного колючим, запах пьянил.
– Теперь тебе не грустно?
– Уже не грустно, но еще не весело…
– Ах так? Ну, держись…
Когда они наконец выбрались из сарая, стояла тихая южная ночь. Звезды висели низко, мерцали и переливались. Белые хатки отбрасывали синие тени. Спелой дыней покоилась средь веток луна. И стояла такая тишь, что звенело в ушах.
Они стояли под абрикосовым деревом, завернутые в одну простыню.
– Знаешь, – сказал Вознесенский, – иногда мне кажется, что жизнь – это жестокая игра. А иногда, что она – прекрасная сказка.
– Да! – отозвалась Ася. – Именно так, как ты сказал – одновременно: и жестокая игра, и прекрасная сказка. Как это верно…
– Знаешь, почему меня назначили комиссаром?
– Почему же?
– Я умею убедительно говорить.
– Ах ты, хвастун!
Вместе с силами после тяжелой болезни к Асе стремительно возвращался интерес к жизни. Она вдохновенно занялась обустройством своего гнезда – без устали стирала, крахмалила и разглаживала тяжеленным чугунным утюгом занавески, белье, салфетки и скатерки. Она усадила Марусю чистить кастрюльки бабы Ганны, выбелила хату и добела выскоблила лавочку у порога и крыльцо. Каждый день Ася заставляла Марусю выметать хозяйкин двор и собирать нападавшие яблоки. Яблоки мелко резали и выкладывали сушить под навесом. Но больше всего юная нянька сопротивлялась Асиной страсти к личной гигиене и чистоте. Это постоянное плетение тугих кос, мытье рук с мылом по сто раз в день! Маруся изнывала от неукоснительных требований Августины и норовила улизнуть побегать с деревенскими ребятишками. Но Ася была неумолима. Она приучала девочку красиво есть, правильно говорить да еще ежедневно усаживала за стол, обучая чтению и письму.
– Не хочу-у… – ныла Маруся, слезы капали на листок, размазывая чернила.
– Учись, Маруся, без этого нельзя, – спокойно возражала Ася. – Я уже большая, а тоже учусь.
– Ты не учишься. Ты все умеешь!
– А вот учусь! У бабы Ганны учусь козу доить, галушки делать и мамалыгу, хату мазать я тоже не умела, пришлось научиться. Шить учусь. А как же иначе?
– Ты, пожалуй, слишком строга с ней, – как-то раз вступился Алексей. – Она ведь еще совсем девчонка.
– Со мной тоже никто не сюсюкал, – возразила Ася. – И никто ей сладкой жизни не приготовит. Она должна все уметь.
Сама Ася на трудности не жаловалась. Конечно, ее жизнь мало походила на детские мечты, взлелеянные на берегу Обноры, но… ведь это только начало! Они так молоды, а впереди еще так много. Вся эта канитель, в которой Ася не могла разобраться, как ни пыталась, когда-то кончится, у них будет свой дом, и стол, и белая скатерть, и синий с золотом сервиз…
Из того скудного набора продуктов, что в качестве командирского пайка приносил Алексей, она умудрялась всякий раз изобретать что-то новенькое.
