Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 143
То есть — идут два параллельных процесса. С одной стороны, специализированные научные приборы становятся всё более дорогими и редкими. С другой — технология, подгоняемая неумолимыми законами рынка, приводит к появлению продукции, которую можно использовать для научных исследований. Скажем, вычислительные мощности ныне доступны в немыслимых для недавнего прошлого объёмах. Объём запечатлеваемой видео- и фотоинформации также фантастически возрос со времён светочувствительных плёнок. Возможности компьютерного проектирования и производства позволяют получать по приемлемым ценам оптику весьма высокого качества. К этому добавляются и антибликовые нанокристаллические покрытия — не надо смеяться, уважаемые читатели, я про Nano Crystal Coat со сверхнизким показателем преломления, применяемое в объективах Nikkor...
Вот пример из книги 1980 года — П.В. Щеглов, «Проблемы оптической астрономии». На странице 128 читаем: "Астрономический негатив размером 35х35 см содержит 2 * 108 элементарных приёмника излучения, каждый из которых может иметь несколько сотен градаций яркости. Если измерительный прибор работает со скоростью одного элемента в секунду, то полное измерение такого негатива займёт 64 года его непрерывной работы". Так. Вот довольно синхронно выпущены два бюджетно-полноматричных фотоаппарата: Nikon D600, который уже несколько недель стоит на полке ближайшего магазина, и ожидаемый к концу года Canon EOS 6D. CMOS-матрицы имеют 24,3 мегапикселя у Nikon и 20,2 мегапикселя у Canon. Зато у Canon выше чувствительность — она растягивается до 102 400 единиц против 25 600 у Nikon. 4,5 кадра в секунду у Canon и 5,5 у Nikon. Вот так. Три десятка лет назад речь шла о десятках лет работы профессионального инструмента, а сейчас — половина десятка кадра в секунду у любительской модели... (Конечно, речь тут идёт именно о прогрессе в обработке информации — альтернативой большой апертуре может быть только ещё большая апертура, недаром же в обычной, земной фотографии сохраняются камеры с двойным растяжением меха, хоть и обзаведшиеся цифровыми задниками.)
И может быть, что эти продукты массовых технологий могут быть применены в целях совершенно серьёзного научного исследования. Надо только сообразить: как?
К оглавлению
Дмитрий Шабанов: Ставка на бессмертие
Дмитрий Шабанов
Опубликовано 18 октября 2012 года
Высвободить немного бытия для вечности. Всё остальное — отвратительное тщеславие. - Пьер Тейяр де Шарден
В этой колонке я хочу продолжить размышления о том, как сравнивать этические ценности. Тут я объяснил, почему считаю, что для их сравнения (как оно ни сложно) важны две характеристики: мера их уникальности и ожидаемый срок их существования. Здесь я попытался порассуждать о том, как можно измерять уникальность, а в этом рассказе — привёл пример того, как ценность человеческого творчества и уникальность исторического момента могут отражаться в соприкасавшихся с ними предметах. Осталось подумать о том, как мы оцениваем перспективы бытия того, что оказывается для нас ценным.
Но для начала я уйду в сторону. С ключевой для этого разговора мыслью я познакомился у Тейяра де Шардена, и мне хочется вспомнить, при каких обстоятельствах.
...Это был излёт Советского Союза, 1989 год. Я — студент, который привез доклад о Тейяре де Шардене на конференцию, организованную московским Институтом истории естествознания и техники (его учредил в своё время В.И. Вернадский). Тейяр, священник, член общества иезуитов, палеонтолог, эволюционист, поразил моё воображение. Работа моя была посвящена тому, как Тейяр предвосхитил и параллельно развил идеи, вошедшие (с подачи других авторов) в современную теорию систем.
Узнал я о Тейяре из книги Вадима Ивановича Назарова, сотрудника этого института. Во вполне советской книге Назаров разоблачал французских идеалистов в сфере эволюционной теории, но делал это, показывая сильные стороны взглядов, которые формально осуждал. Увидев у знакомого «Феномен человека» Тейяра, я уже знал, благодаря Назарову, что это чрезвычайно интересная книга. Попросил почитать, написал работу, приехал на конференцию и разговорился с самим Назаровым.
Он предположил, что какие-то переводы неопубликованных в СССР работ Тейяра могут быть в Троице-Сергиевой лавре, в Московской духовной академии. Православная церковь могла делать эти переводы для своих нужд. В библиотеку духовной академии я прорывался чуть ли не неделю. Мне сказали, что пустят меня туда, если я привезу прошение на имя архиепископа о благословении меня на такую работу, написанное директором института. Директор заявил, что он старый коммунист и просить попов о благословении не будет. Учёный секретарь попросил. Архиепископ рассмотрел прошение и благословил. Директор библиотеки разрешил работать с любыми источниками, включёнными в каталог, но запретил их фотографировать. Так или иначе, я туда попал...
В библиотеке действительно были переводы не публиковавшихся тогда работ Тейяра. Я вручную переписал «Как я верую» и «Мессу над миром». Вернувшись, поехал на биологическую станцию, директор которой разрешил мне пользоваться мощной электрической печатной машинкой. Распечатал столько копий, сколько получилось, раздал их заинтересовавшимся людям. Потом видел перепечатку, сделанную с моей распечатки. Горжусь: я успел внести лепту в уникальный советский феномен самиздата.
Тогда же я выиграл конкурс работ, который проводил Институт истории естествознания и техники. У меня заказали препринт — брошюру из серии, которую выпускал институт. Я её написал, подал в печать... и больше ничего не произошло. Через несколько лет я зашёл в институт, узнать о судьбе своей рукописи. Сотрудник открыл папку с препринтами, которые были подготовлены к печати, но остались неопубликованными из-за развала Союза и прекращения финансирования подобных изданий. Моя рукопись лежала первой. Зато уже вскоре переводы Тейяра, которые я переписывал от руки, были опубликованы (возможно, с тех самых машинописных оригиналов, с которыми работал и я!) со вдумчивым и доброжелательным предисловием Александра Меня.
Так вот, хорошо помню, как тогда, в библиотеке духовной академии, меня удивило странное внимание, которое Тейяр придавал бессмертию.
"Каким условиям должен отвечать мир, чтобы в нём могла проявить себя сознательная свобода? На этот вопрос <...> я <...> отвечаю: «Чтобы привести в движение такую по виду малость, как человеческая деятельность, требуется надежда на нерушимый результат. Нами движет упование на бессмертную победу». И тут же я делаю вывод: «Следовательно, перед нами — бессмертие». <...>
Я вам кажусь странным и исключительным, потому что пытаюсь анализировать моё жизнелюбие и связать его с какой-нибудь структурной особенностью мира. А я истинно говорю вам, что для того, чтобы отважиться завтра на великое предприятие и закончить его, нужно, чтобы всё человечество хорошенько призадумалось над значением того импульса, который толкает его вперёд. <...> Человек, поскольку он действительно является человеком, умеет отдавать всего себя только тому, что любит. А в конечном счёте он любит только неразрушимое. Увеличьте на сколько хотите распространённость и длительность прогресса. Обещайте Земле возможность расти ещё сто миллионов лет. Если в конце этого срока окажется, что всё сознание должно обратиться в нуль и от его сокровенной сути ничего не останется, то, я уверен, мы сложим оружие и забастуем. Перспектива полной смерти (нужно много размышлять над этим словом, чтобы понять его губительное воздействие на наши души), эта перспектива, повторяю, будучи осознана, заставила бы мгновенно иссякнуть в нас все источники, рождающие наши усилия".
- Пьер Тейяр де Шарден, «Как я верую».
Обратите внимание на метод Тейяра. Он прислушивается к себе самому, а затем рационализирует то, что в себе нашёл. Определяя, какие черты могут придать какому-либо объекту ценность, я пытался действовать таким же образом. И я тоже почувствовал, что мы готовы разменивать себя на то, что останется надолго, в перспективе — навсегда.
Когда-то я писал, что смертность человечества, как и наша собственная смертность, не нивелирует важности того, как мы действуем, пока живы. Я и теперь думаю так же, но всё-таки готов согласиться с Тейяром в том, что в этой мысли есть что-то, не соответствующее нашей природе.
Бессмертие кажется вам чем-то, что не присуще нашей форме жизни? Не торопитесь. Биосистемы организованы иерархически. С объединением подсистем в систему в ней возникают новые качества. Интересно разобраться, какие качества на каком уровне появляются. Например, на уровне клетки возникает сам феномен жизни. На уровне экосистемы — относительно замкнутый круговорот веществ. Как я уже когда-то писал, на популяционном уровне появляется такое знаменательное свойство, как потенциальное бессмертие. Оно кажется нам чем-то чуждым, потому что мы расположены на один этаж ниже. А специфика того уровня, с которым мы себя ассоциируем, — организменного — заключается в том, что он является единицей естественного отбора.
