Джарон Ланир - Вы не гаджет. Манифест
На практике Сеть в том виде, в котором она развилась, немного менее устойчива, чем в этом сценарии. Но пакетная архитектура все еще лежит в основе конструкции.
Децентрализованная природа архитектуры Сети делает почти невозможным отслеживание того, какая информация передается по ней. Каждый пакет — всего лишь малая доля файла, так что, даже если посмотреть на содержимое пакетов, проходящих мимо, иногда трудно понять, что за файл получится, когда он будет восстановлен в пункте назначения.
В более близкие эпохи идеологии, связанные с неприкосновенностью частной жизни и анонимностью, соединились с возникающими системами, похожими на некоторые концепции биологической эволюции, чтобы заставить инженеров усилить непрозрачность устройства Интернета. Каждый новый уровень кода все сильнее отдалял причину намеренно созданной непрозрачности.
Из-за сегодняшней популярности облачных архитектур, например, стало непросто узнать, на какой конкретно сервер вы входите, когда запускаете какое-то программное обеспечение. В определенных случаях, когда задержка — время прохождения пакета от одного узла к другому — имеет большое значение, это может быть неприятно.
Привлекательность намеренно создаваемой непрозрачности — интересный антропологический вопрос. Ряд объяснений я считаю заслуживающими внимания. Одно из них — желание видеть Интернет живым метаорганизмом: многие инженеры надеются, что это случится, а с мистификацией внутреннего устройства Сети становится легче вообразить, что это уже происходит. Есть и революционная фантазия: инженеры иногда заявляют, что они атакуют коррумпированный существующий порядок медиа, и требуют как сокрытия следов, так и анонимности, чтобы углубить эту фантазию.
В любом случае результат таков: теперь мы вынуждены оценивать Интернет снаружи, как если бы он был частью природы, а не изнутри, как если бы мы изучали бухгалтерию финансового предприятия. Мы должны изучать его так, как будто это неизведанная территория, несмотря на то что мы сами его построили.
Средства изучения несовершенны. Оставив в стороне этические и юридические сомнения, возможно, к примеру, «слушать» все пакеты, проходящие через машину, являющуюся узлом Сети. Но информация, доступная одному наблюдателю, ограничена теми узлами, за которыми он наблюдает.
ЯростьЯ хорошо помню зарождение движения за бесплатное программное обеспечение, которое предшествовало варианту открытой культуры и вдохновляло его. Оно началось как акт гнева более четверти века назад.
ПОЧЕМУ МНОГИЕ САМЫЕ СЛОЖНЫЕ ПРИМЕРЫ КОДА В ОНЛАЙНОВОМ МИРЕ — ТИПА АЛГОРИТМА РАСЧЕТА РАНГА СТРАНИЦЫ В ВЕДУЩИХ ПОИСКОВЫХ СИСТЕМАХ ИЛИ FLASH ОТ ADOBE — ЯВЛЯЮТСЯ РЕЗУЛЬТАТАМИ ПРОПРИЕТАРНЫХ РАЗРАБОТОК? ПОЧЕМУ ОБОЖАЕМЫЙ IPHONE ЕСТЬ РЕЗУЛЬТАТ ТОГО, ЧТО МНОГИМИ РАССМАТРИВАЕТСЯ КАК НАИБОЛЕЕ ЗАКРЫТАЯ, ТИРАНИЧЕСКИ УПРАВЛЯЕМАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ПО РАЗРАБОТКЕ ПРОГРАММНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ НА ЗЕМЛЕ? ЧЕСТНЫЙ ЭМПИРИК ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬ, ЧТО, ХОТЯ ПОДХОД ОТКРЫТОГО КОДА МОЖЕТ СОЗДАВАТЬ ИДЕАЛЬНО ОТПОЛИРОВАННЫЕ КОПИИ, ОН НЕ БЫЛ ТАК ХОРОШ В ДЕЛЕ СОЗДАНИЯ ЗАМЕТНЫХ ОРИГИНАЛОВ. ДАЖЕ НЕСМОТРЯ НА ЖАЛЯЩУЮ КОНТРКУЛЬТУРНУЮ РИТОРИКУ, ДВИЖЕНИЕ ЗА ОТКРЫТОЕ ПРОГРАММНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ НА ПРАКТИКЕ БЫЛО КОНСЕРВАТИВНОЙ СИЛОЙ.
Представьте себе пару самых неправдоподобно неряшливых, волосатых и во всех смыслах эксцентричных молодых нердов на планете. Им было чуть за двадцать. Сценой служила шумная и неопрятная квартира хиппи в Кембридже, штат Массачусетс, недалеко от Массачусетского технологического института (МИТ). Одним из этих людей был я, вторым — Ричард Столлман.
Столлман был расстроен до слез. Он отдал всю свою энергию знаменитому проекту создания радикально нового типа компьютеров, названному LISP-машина. Но это был не просто обычный компьютер, на котором работал LISP, любимый язык программирования исследователей в области искусственного интеллекта.[16] Это была машина, разработанная на LISP от начала до конца, использовавшая радикально новые принципы программирования на всех уровнях, от основной архитектуры до интерфейса пользователя. Через некоторое время каждый уважающий себя отдел информатики считал необходимым иметь этот гаджет размером с холодильник.
В конце концов главным продавцом LISP-машин стала компания Symbolics. Столлман понял, что вся экспериментальная субкультура информатики рискует быть спущенной в канализацию, если произойдет что-нибудь плохое с маленькой компанией Symbolics, и, конечно же, все плохое, что могло случиться, случилось очень скоро.
Поэтому у Столлмана появился план. Никогда больше компьютерный код и культура, которая выросла с ним вместе, не будут заключены в ловушку коммерции и легальности. Он разработает бесплатную версию более старого, пусть и довольно скучного, инструмента — операционной системы UNIX. Этот простой поступок до основания разрушит идею того, что юристы и компании могут контролировать культуру программного обеспечения.
Через некоторое время за Столлманом последовал молодой программист следующего поколения по имени Линус Торвальдс и сделал нечто похожее, но на основе популярных чипов Intel. В 1991 году его усилия породили Linux, основу сильно расширившегося движения за бесплатное программное обеспечение. Но вернемся в выцветшее холостяцкое логово около МИТ. Когда Столлман рассказал мне о своем плане, я был заинтересован, но грустен. Я думал, что код был намного важнее, чем политика, какой бы важной она ни казалась. Если политически обусловленный код будет ограничиваться бесконечными перепевами сравнительно скучного кода вроде UNIX, а не решать дерзкие проекты вроде LISP-машины, то в чем тогда смысл? Хватит ли у простых людей энергии выдержать обе версии идеализма?
Четверть века спустя мне кажется, что мои опасения были небеспочвенны. Движения за открытое программное обеспечение стали влиятельными, но они не способствовали развитию радикального творчества, которое мне больше всего нравится в информатике. Если эти движения чего-то и добились, то лишь того, как препятствовать творчеству. Некоторые из самых острых молодых умов были заперты в интеллектуальном стиле 1970-х годов, потому что их под гипнозом заставили принять старые системы программного обеспечения, как будто те были фактами природы. Linux, идеально отполированная копия антиквариата, блестит лучше оригинала, но все равно определяется им.
Я не против программного обеспечения с открытыми источниками. Я часто выступаю за него в различных конкретных проектах. Но политически правильная догма, утверждающая, что открытый код автоматически является лучшим путем к творчеству и инновациям, не подкрепляется фактами.
Слишком большое разочарование, чтобы его замечатьОткуда вы можете знать, что именно есть вторичного и порочного в чьем-то чужом произведении? Как вы поймете, что заметили это? Может быть, происходит что-то удивительное, а вы просто не знаете, как воспринимать. Это достаточно сложная проблема, когда рассуждаешь о компьютерном коде, но когда речь заходит о музыке, она становится еще сложнее.
Сама идея музыкальной критики для меня неприятна, поскольку я все-таки действующий музыкант. В принципе есть что-то ограничительное и унизительное в ожиданиях по поводу чего-то столь загадочного, как музыка. Ведь никто точно не знает, что такое музыка. Может быть, музыка — чистый дар? Если появляется магия — прекрасно, если же нет, то какой смысл жаловаться?
Но иногда нужно хотя бы попытаться мыслить критически. Вглядитесь в магию музыки — вы можете превратиться в соляной столп, но вам придется по крайней мере посмотреть, чтобы знать, куда смотреть не следует.
Так обстоят дела с неудобным проектом оценки музыкальной культуры в эпоху Интернета. Я вошел в эту эпоху с чрезвычайно высокими ожиданиями. Я с нетерпением ожидал шанса испытать шок от интенсивности новых сенсаций, окунуться в буйное богатство эстетики, хотел просыпаться каждое утро в мире, более богатом в каждой детали, потому что моему мозгу давало энергию непредсказуемое искусство.
Эти экстравагантные ожидания в ретроспективе могут показаться неразумными, но двадцать пять лет назад они такими не казались. С появлением Интернета были все основания ожидать многого от искусства, особенно от музыки.
Посмотрите на мощь музыки всего лишь нескольких фигур прошлого века. Диссонанс и странные ритмы «Весны священной» Стравинского производили фурор. Джазовые музыканты, такие как Луи Армстронг, Джеймс П. Джонсон, Чарли Паркер и Телониус Монк, поднимали планку музыкального мышления и боролись за социальную справедливость. Параллельно с записями The Beatles развивался огромный культурный сдвиг. Поп-музыка XX века преобразовала сексуальное поведение в глобальном масштабе. На попытки перечислить музыкальные достижения просто не хватает дыхалки.
