Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 161
Грэхем Оукс справедливо заключает, что шансов на изменение потребительской парадигмы в IT-консюмеризме нет никаких. В качестве выхода он предлагает очень интересный вариант. Вернее, не предлагает, конечно, а просто констатирует, что ушлые маркетологии давно научились искусственно моделировать для покупателей-симплициев псевдопрофессионаьные ситуации — по образу и подобию профессионального потребительского алгоритма.
Помните, с чего начинает свой выбор профессионал? С подбора товара под априорно присутствующую профессиональную задачу. Поскольку у симплиция такой задачи в IT нет, маркетологи ее моделируют: «новая машина — новый пиджак, новый отпуск — вот вам и половина пройденного пути к продаже».
То есть, исходный импульс: «Вам необходимы новый компьютер и современная цифровая зеркальная камера, потому что только с их помощью вы сможете быстрее и эффективнее … и далее следует перечисление престижных занятий, которые заимствуются из — surprise-surprise! — социальной мифологии: «снимать роскошное домашнее видео, свадебные сессии, участвовать в международных конкурсах наподобие «сам себе режиссер» (вы не знали?! да-да, есть такие — с призовым фондом в миллион долларов!)». Ну и так далее. Углублять не буду, потому что мы же не издеваться сюда пришли, а чему-то учиться :)
Мораль и резюме урока консюмеристской мотивации в сфере IT: если вы маркетолог, то ваша задача номер один — моделировать для покупателя (псевдо)профессиональные либо социально значимые (статусные) ситуации, которые создадут для покупателя иллюзию «необходимости» покупки конкретной IT-игрушки.
Если вы покупатель, то здесь я полностью солидарен с рекомендацией Грэхема Оукса: выбирая что-то, бога ради — НЕ СПЕШИТЕ! Подумайте тысячу раз — а оно вам нужно? Напрягитесь хоть чуть-чуть и попытайтесь сами смоделировать реальную ситуацию, при которой вам понадобится именно эта игрушка, а не та, что уже лежит у вас в кармане (прошлогодняя модель смартфона).
К оглавлению
Чайник Ильича, или О пользе посещения музеев, как провинциальных, так и столичных
Василий Щепетнёв
Опубликовано 18 февраля 2013
Бывалые люди в музеи ходить не советуют. Они другое советуют: приехал в какой-нибудь Париж, например, — и замри. Не суетись, стремясь объять необъятное. Выйди погулять по Латинскому кварталу, но гуляй без языка на плече и верчения головой во все стороны, как обыкновенно гуляют путешествующие гваздёвские обыватели. Шагай достойно, неспешно, чтобы каждый видел в тебе гражданина мира, которому что Латинский квартал, что Ниагарский водопад, что площадь Тяньаньмэнь – лишь пространство временного пребывания эго. Музеи – кладовки чужого прошлого, а жить нужно здесь, сейчас и собой. Нагулялся – зайди в кафе «Тра-к-тир», где до сих пор не разучились готовить изумительную гурьевскую кашу. И так день за днём, месяц за месяцем. Прогуливайся, пей кофе с рогаликами, кури «Голуаз», читай газеты, корми уток в пруду, в общем, будь собой. Через годик-другой, глядишь, и начнёшь понимать душу парижанина. Не полностью, и даже не наполовину, но начнёшь.
К советам подобного рода я отношусь с уважением, но поступаю наперекор здравому смыслу, а именно – не скрывая провинциальности, бегаю туда-сюда с языком на плече. Нет, я рад бы неспешно пожить в Париже годик-другой, но средства не позволяют. А искать во французской столице работу, имея за душой диплом Воронежского медицинского института, хоть и с отличием, и даже корочку доктора медицинских наук (это у жены, но я не гордый, готов годик пожить на содержании) – только время терять. Пройти же переподготовку и стать Настоящим Европейским Врачом, боюсь, поздно. Да и за этой переподготовкой не то что гурьевской каши – Эйфелевой башни не заметишь. В мои годы и с моим знанием французского учеба наново даётся трудно. Так что ну её, парижскую гурьевскую кашу. В Москве поем. А в Париже, Вене, Острогожске, Саратове или Ереване я, побродив по окрестностям, всё-таки иду в музеи, не стараясь изображать из себя бывалого гражданина мира.
Особенно любы мне дома-музеи известных людей. Композиторов, живописцев и, конечно, литераторов. Ясная Поляна, Карабиха, Спасское-Лутовиново, Тарханы, Мелихово — да мало ли мест, где жили, живут и будут жить люди слова! В иных был не раз, до других пока не добрался, только строю планы, в третьи вообще попадаю случайно, как попал в девяносто шестом в сарай Емельянова, что в Разливе, — сарай, в котором скрывался от агентов Временного Правительства Владимир Ильич Ленин, относивший себя именно к литераторам, а не революционерам в целом и вождям в частности.
Сарай и сарай. Ничего лишнего. Да и откуда взяться лишнему в сарае-то? Сейчас, может, и поставили новые экспонаты, а в девяносто шестом экспозиция едва дышала. Ничего-то в ней не было, кроме минимума ветхой мебели и фотокопий некоторых документов. Да и откуда быть подлинным вещам? Всё по крупным, столичным музеям разобрали ранее. Что Разлив, если знаменитый пиджак в музее славного города Ульяновска, тот, что со следами злодейских пуль, есть копия, о чём честно написано на табличке рядом. Мало было пиджаков у Ильича, чтобы обеспечить ими даже музеи союзного значения. Помнится, во время поездки на съезд РСДРП ему срочно пришлось покупать пиджачную тройку – для представительства, поскольку собственная то ли износилась до безобразия, то ли вовсе пропала вместе с чемоданом.
Ладно, Ленин. Другие литераторы тоже жили отнюдь не в роскоши, хотя, кажется, могли бы себе позволить кое-какие излишества. Пусть Лев Толстой – исключение, допустим. Он и сам жил скромно, и других призывал к воздержанности. В его знаменитом рассказе сливы покупают поштучно: одну на человека. Но в домах-музеях, а чаще квартирах-музеях других представителей науки, культуры, литературы девятнадцатого века всё тоже весьма скромно. На кровати посмотреть – слёзы, а не кровати. Шкафчики невместительные. Этажерки несолидные. Платяных шкафов мало. Типичная обстановка гостиной – небольшой стол, четыре, много шесть стульев, керосиновая лампа и та самая несолидная этажерка. Всё. От бедности так жили? Наверное, и от бедности тоже, но, скорее, таков был стиль эпохи. В комнате ценилось свободное пространство. Пусть литераторы, что с них взять, народ, в общем-то, не показательный. Посмотрим на известную картину Федотова «Сватовство майора». Кто способен, идёт в Третьяковку, остальные – в интернет.
Итак, смотрины в купеческом доме. Богатый купец готовится отдать дочь за майора. Товар лицом – и дочь, и майор в самом лучшем виде. А роскошь, где купеческая роскошь? Одна люстра и впечатляет, но, как известно, люстру эту Федотов отыскал в трактире, для частного дома она была слишком великолепна.
Да что купец… Возьму сразу уж царя. Николая Второго. Вместо картины – любительская (то есть моя) фотография рабочего кабинета последнего царя в Александровском дворце.
Нет, неплохо, совсем неплохо: уютно, хорошо. Но вот насчёт роскоши – слабовато. Разве что уголок бильярдного стола слева выглядывает, но это более говорит о привычках государя. Кстати, примерно такие же кабинеты, только без бильярда, были в те годы у скандинавских королей, видел собственными глазами. А сегодня у главного врача центральной больницы крупного района кабинет не хуже. И стульев больше, и столов, и шкафов, да много чего больше.
Но вернусь к литераторам. Дом Чехова в Ялте, дом Никитина в Воронеже, квартира Достоевского в Санкт-Петербурге… Скромно жили, чего уж там. Стол, чернильный прибор, перья, карандаши, лампа. Простые стулья. Неизбежные этажерки. Эх…
В двадцатом веке научно-технический прогресс и прогресс социальный помогли обзавестись имуществом многим. Купцам особенно, но и другим кое-что перепало. И случилось то, что случилось. Полинезийский синдром. На тихоокеанских островах веками жили стройные туземцы. Будешь стройным, когда кокосов мало, а с рыбой когда густо, а когда пусто. В двадцатом веке многие острова попали под управление различных держав, а некоторые даже на тех или иных условиях различные державы к себе присоединили. Разместили на островах базы, заводы, банки, и потому благосостояние туземцев неслыханно возросло. Не было-то ничего совсем, пирога да острога, и то не у каждого, а тут то помощь правительственная, то просто зарплата. И стали стройные островитяне тучнеть с невиданной скоростью. При росте сто семьдесят сантиметров весить килограммов сто. Или сто двадцать.
Примерно то же случилось и в России. Только нас не присоединили, во всяком случае открыто. Просто в результате определённых политико-экономических манёвров часть граждан получила доступ к продуктам и товарам, о которых раньше могла лишь мечтать. Забыли, что ли, как в очередь на кухонный шкафчик на три года вперёд писались первого января восемьдесят восьмого года? А теперь пошёл да и купил. И привезут, и установят, если, конечно, деньги водятся. В некоторых местах, благоприятных для обитания рублей, долларов и евро, они водятся. И в дома хлынула мебель, за ней – бытовая техника, техника культурного назначения, одежда, обувь, бельё, книги. Что только не хлынуло… Часто скверного качества, но я сейчас о количестве. В квартирах приходится ходить бочком, а не то недолго и застрять между диваном и гарнитуром. Правда, часть вины и на квартирах тоже: уж больно они маловаты, а купить большую и новую даже в тех местах, где водятся деньги, способен далеко не каждый, тем более не каждый литератор.
