Солтан Дзарасов - Куда Кейнс зовет Россию?
В предыдущей главе мы старались показать, как пагубно отразилось на нашей судьбе принятие монетаристской ортодоксии как основы российских реформ. Это тем более досадно, что за два девятилетия до того, как мы в начале 90-х годов коленопреклоненно набросились на этот предложенный нам американской администрацией залежалый идейный товар, представители посткейнсианства доказывали ее полную несостоятельность. Они вели речь о несоответствии этой догматики западной капиталистической реальности. Так, еще в начале 1971 года на 84-й ежегодной встрече Американской ассоциации экономистов Дж. Робинсон выступила с докладом о кризисе неоклассической теории. Она утверждала, что неспособность предсказать и объяснить Великую депрессию 1929-1933 гг. показала первый кризис экономической теории, а тогдашняя (имелось в виду начало 70-х гг.) неспособность неоклассической ортодоксии постичь ход и перспективы современного общества кладет начало второму кризису. «Вероятно, это вызовет кризис в так называемой экономике свободного предпринимательства… Я говорю об очевидном банкротстве экономической теории, которая во второй раз не может ничего сказать по вопросам, в ответах на которые, кажется, нуждаются все, за исключением экономистов» (Robinson, 1972, p. 9—10).
С тех пор тема о кризисе экономической теории (с номером или без него) захватывала все большее количество специалистов. С течением времени ситуация стала еще хуже. Десять лет спустя другой посткейнсианец, П. Давидсон, писал: «События последнего десятилетия уменьшили авторитет экономистов как неоклассически-кейнсианского, так и монетаристского толка в глазах публики. Здание ортодоксальной неоклассической теории лежит в руинах. Между тем, и это даже более важно, похоже, что экономический кризис разыгрался в реальном мире, что произошло не без связи с кризисом теории. Наступление этого экономического кризиса – второго великого кризиса двадцатого столетия – было ускорено политическими советами, основанными на неадекватной школе неоклассической мысли» (Davidson, 1990, p. 279).
Предсказание оказалось пророческим.
Однако при всей значимости этих предсказаний у проблемы «теория – кризис» теперь есть другая, еще более важная сторона, которая не привлекает внимания западных экономистов. Это последствия применения неоклассической ортодоксии и предложенной ею модели рынка в государствах бывшего СССР. Нигде раньше капитализм не создавался по заранее разработанным чертежам. Нигде раньше неоклассическая теория не прошла такую экспериментальную проверку, как у нас. Везде он возникал спонтанно, вначале у одних, затем у других народов. Естественно возникший на протяжении столетий капитализм был предметом анализа различных школ экономической мысли, каждая из которых вправе претендовать, что именно она наиболее адекватно отражает существующую реальность.
Относительно нашего капитализма таких споров быть не может. Его уникальность состоит в том, что является единственным случаем создания рынка и капитализма по чертежам неоклассической ортодоксии. На нашем опыте, можно сказать, она прошла экспериментальную проверку, и разве не интересно рассмотреть, о чем говорят данные этой гигантской лаборатории? Приведенные в предыдущей главе на этот счет факты и цифры говорят сами за себя. На мой взгляд, они дают основание для определенного исторического приговора. Неоклассическая ортодоксия настолько лучше (или хуже) марксистской ортодоксии, насколько советский социализм лучше (или хуже) сложившегося у нас капитализма.
Если это решение вынести на суд российской общественности, то уверен, что подавляющее большинство скажет, что наступившим капитализмом оно разочаровано не менее, чем ушедшим социализмом, хотя и возврата к последнему тоже мало кто желает. Мы хотим нечто лучшее, чем имели раньше, а тем более имеем сейчас.
Теоретические истоки постигшего нас разочарования надо видеть в неоклассической теории. Этот залежалый товар был преподнесен нам в обманчиво привлекательной упаковке. Между тем мировая экономическая мысль чрезвычайно богата и разнообразна. За фасадом того, что рекламируется для сбыта за рубеж, остаются бесценные идейные бриллианты. Конечно, прямо в глаза они бросаются не всегда. Чтобы их найти, надо просеять немало теоретической руды. К сожалению, эту нелегкую работу над альтернативной экономической теорией никто не финансирует, и ее приходится проводить на свой страх и риск, будучи движимым профессиональным интересом и чувством гражданской ответственности.
Наряду с сохранением всего лучшего из нашего идейного наследства нам следует более разборчиво подходить к тому, что принимать из мировой науки. Имеется в виду экономическая теория, соответствующая интересам не только богатеющей верхушки, но и всей страны и всего народа. Таковым мне представляется посткейнсианский подход. Разумеется, он будет продуктивен лишь при условии дополнения его отечественными разработками, обобщающими наш собственный опыт. В советской практике государственного регулирования и планирования было много негативного, но, как теперь ясно, было немало и позитивного. Одно ведь не исключает другого. Кризисных спадов экономики не было, рабочих на улицу не выбрасывали и без средств существования не оставляли, жилье люди получали бесплатно, а угрозы его потери не было. При всех условиях каждому человеку было обеспечено право на труд и заработок, а также другие социальные гарантии.
Поэтому не от всего следует отказываться. Требуется работа, подобная той, которую в агротехнике принято называть районированием сорта, его приспособлением к иным почвенно-климатическим условиям. Российская почва глубоко отлична от англо-американской, а потому приспособление посткейнсианства к нашим условиям является серьезной самостоятельной проблемой, которой и посвящены предлагаемые строки.
1. Модель laissez faire и теория общего равновесия
Приведенные в предыдущей главе экспериментальные данные о внедрении капитализма в нашу практику говорят, что модель рынка, основанная на принципе laissez faire и теории общего равновесия, не выдержала проверку в наших условиях. Отражая в лучшем случае опыт флагманов капиталистического развития, составляющих одну пятую человечества, она исходит из предпосылки, что остальные тоже могут жить по тем же законам и правилам, но не живут лишь по причине своего неразумения и привязанности к неблагоприятному историческому наследству. Стоит им отказаться от этого и воспринять западные ценности, как эти страны также поднимутся до уровня стран «золотого миллиарда». Если бы эта рекомендация была верна, то Южная Америка не отличалась бы от Северной, поскольку все страны континента имеют одинаковую по длительности рыночную историю. Тем не менее, США и Канада имеют один уровень, а латиноамериканские страны другой уровень развития. Почему же при одном и том же рыночном характере развития одни страны более, а другие менее развиты?
