Егор Гайдар - Долгое время. Россия в мире. Очерки экономической истории
Финансовый кризис[884], развал потребительского рынка[885], неспособность властей ни навязать обществу меры, позволяющие выйти из кризиса, ни убедить его в том, что такие меры необходимы, подрывают остатки легитимности политической элиты в ее собственных глазах и в глазах общества[886]. Руководство страны пытается применить методы устрашения для борьбы с экономико-политическим хаосом, копировать образцы предшествующей эпохи[887], но в радикально изменившемся обществе это уже никого не пугает.
Характерный пример готовности властей в это время принимать лишь популярные решения – либерализация режима внешнеторговых операций, предоставление иным министерствам кроме Министерства внешней торговли права заключать международные контракты. Это было принято в 1987 году, во время, когда все более острый кризис текущего платежного баланса становился очевидной реальностью.
Слабая власть способна принимать и реализовывать лишь популярные решения[888], усиливающие финансовый кризис и при ближающие банкротство государства[889].
Выясняется, что политическая структура, выросшая из революции, в беспрецедентных масштабах применявшая репрессии, утратила способность и готовность применять силу[890] в масштабах, необходимых, чтобы система тоталитарной власти и неразрывно связанная с ней административная система управления экономикой могли функционировать[891].
Первым вызовом коммунизму стали события июня 1953 года в Берлине. За ними последовало венгерское восстание октября 1956 года. Вторжение Вооруженных сил Варшавского Договора в Чехословакию в августе 1968 года поставило крест на надеждах, что можно построить социализм с человеческим лицом. Рабочие восстания в Польше в 1956, 1970, 1976, 1980 годах были наглядными свидетельствами нарастающего кризиса легитимности коммунистической власти[892].
“Солидарность” в Польше была одним из самых мощных революционных движений второй половины XX в. Но до тех пор пока в Восточной Европе господствовало представление о готовности СССР силой поддерживать вассальные коммунистические режимы, продемонстрированное в 1956 году в Венгрии и в 1968 году в Чехословакии, их свержение, формирование полноценных демократических институтов были вне политической повестки дня. Лидеры польского освободительного движения это хорошо понимали. Я. Куронь[893] в разгар беспорядков 1980 года говорил: “Мы должны помнить, что Советский Союз и его армии не перестали существовать. Но мы можем разумно предположить, что советские правители не начнут вооруженной интервенции в Польше до тех пор, пока поляки воздержатся от свержения покорного СССР правительства”[894].
Начатые в феврале 1989 года переговоры между правительством и оппозицией Польши, прошедшие здесь летом того же года полудемократические выборы, разрешение венгерских властей гражданам ГДР свободно выезжать через эту страну и Австрию в ФРГ, разрушение Берлинской стены – важные этапы крушения восточноевропейской социалистической империи. Но все это могло произойти лишь после того, как стало ясно: советское руководство не готово к масштабному применению силы для сохранения существующих вассальных режимов. Когда политический кризис охватил Советский Союз, восточноевропейская империя начала рушиться, а с ней и система бартерной торговли в рамках СЭВа, которая могла существовать лишь в объединенном общей политической волей образовании.
С 1989–1990 годов становится очевидной неспособность союзных властей обеспечивать функционирование традиционной системы административного распределения ресурсов, навязывать свою волю республикам, регионам и предприятиям, поддерживать порядок в стране, контролировать бюджетную и денежную политику[895]. Механизм краха и Советского Союза, и советской восточноевропейской империи уже действовал в полную силу.
История попытки переворота 19–21 августа 1991 года ставит точку в социалистическом эксперименте. Лидеры несостоявшегося переворота не были уверены в своей способности применять насилие. Силовой аппарат, на который они надеялись, был не готов исполнять их распоряжения. Общество, по крайней мере в столицах, не было согласно принять власть нелегитимных правителей.
С этого времени социалистическая экономика, основанная на административном принуждении, перестает функционировать. Закупки зерна в 1991 году (22,5 млн т) резко сократились по отношению к средним за 1986–1990 годы (34,3 млн т)[896]. Особенно быстрым это падение стало после провала августовского переворота[897]. Правительство пыталось решить проблему за счет закупок зерна внутри страны на свободно конвертируемую валюту. В 1990 году таким образом было мобилизовано 1,04 млн т зерна, в 1991 году – 1,15 млн т[898]. Однако истощение валютных резервов делало продолжение такой практики невозможным[899].
Социалистические предприятия производят и поставляют товары не потому, что это им выгодно, а по указанию вышестоящих органов. Колхоз или совхоз “выполняет первую заповедь”: сдает зерно на хлебозаготовительный пункт не ради безналичных денег, которые перейдут на его счет, а потому, что председателю или директору известно, что за срывом задания последует снятие с работы, исключение из партии, а может быть, и тюрьма. Крах тоталитарного режима – это крушение всей системы хозяйственных связей, основанной на страхе перед жесткими санкциями власти[900]. В 1990–1991 годах дезорганизация старой системы хозяйственных связей, основанной на жестком принуждении, нерыночной по своему характеру, приобрела катастрофические масштабы.
Вот как виделась в это время (сентябрь 1991 года) ситуация академику Л. Абалкину: “Мы же исходили из убеждения в том, что если в течение максимум двух месяцев не будут проведены чрезвычайные меры по стабилизации финансово-денежного положения в стране, то нас ожидает социальный взрыв, по сравнению с которым то, что происходило в августе, – это, извините, не более чем вечер бальных танцев… У меня есть записка, подготовленная сотрудником института О. Роговой; из нее вытекает, что нам дается срок два месяца, после чего наступит развал экономики, коллапс. Это же подтверждают и другие расчеты… Можно спорить, насколько правилен этот прогноз в деталях. Но пока мы будем сопоставлять проекты и концепции, их некому будет читать”[901].
