«Мир не делится на два». Мемуары банкиров - Рокфеллер Дэвид
Продрогшие до костей, прижавшись друг к другу, мы все были на плоту, мы были спасены.
Кто-то отвязал веревочную лестницу от корпуса судна. На какую-то долю секунды нам показалось, что лучше было оставаться прилепленными к борту нашего корабля. Но корабль теперь уже весь пылал и в каком-то жутком танце клонился в нашу сторону. Мы изо всех сил гребли руками, стараясь сдвинуть с места наш плот, но сделать это не удавалось.
И в этот миг с объятого пламенем корабля донесся жуткий крик, настоящий рев дикого зверя, заставивший нас содрогнуться от ужаса, душераздирающий крик, который я никогда не забуду, даже если мне выпадет жить сорок жизней. Крик страха, крик агонии, прорвавшийся сквозь все кошмары этой ночи. Крик несчастного, либо раненного, либо не сумевшего выбраться из машинного отделения. Вероятно, взрывной волной покосило двери, и их было невозможно открыть. И этот человек, которого пощадил взрыв, теперь должен был погибнуть в пламени…
Ветер продолжал нас не отпускать от борта «Пасифик Гроув». Тревога, в какой-то момент оставившая нас, снова закралась в сердце, еще глубже, чем прежде. Мы смотрели на мрачную, высящуюся над нами пылающую громадину и ждали, когда она опрокинется и потянет нас за собой в бушующую пучину.
Нас накрыло волной, гребень которой оказался между плотом и корпусом судна. Потом другая волна, потом еще одна. Сомнений не было: мы медленно удалялись от корабля, преодолевая ветер, медленно, но верно. Если бы мы достаточно владели собой, чтобы сохранить ясность мысли, то поняли бы тогда, что корабль благодаря одной своей массе имел больше шансов быть подхваченным ветром, и что это он совершенно естественно мало-помалу удалялся от нашего плота…
Мы были спасены. И только сладостное чувство стало согревать мне душу, как до меня дошло, что мы находимся в самом центре огромного пятна мазута, окружавшего судно. И в этот же момент от запаха, исходившего от моей одежды и от одежды моих товарищей, меня стало беспрерывно рвать; я долго никак не мог унять рвоту. Теперь стояла уже ночь, пламя вырывалось откуда-то из внутренней части корабля.
Я зажал нос, рот, уши, закрыл глаза, собрал всю волю, чтобы подавить приступ тошноты. И наконец мне удалось это сделать…
Но нас по-прежнему окружало пятно мазута, грозное пятно, пугавшее нас — мы ждали, что наш плот загорится в тот момент, когда корабль станет погружаться в волны океана. И снова нас охватило отчаяние; в третий раз мы снова почувствовали приближение конца. Мне объяснили, естественно, много позднее, что пятно мазута на поверхности ледяной воды имеет лишь самый ничтожный шанс загореться, но тогда мы этого не знали!
Проходили минуты, казавшиеся часами. Мы сидели, прижавшись друг к другу, отяжелевшие от мокрой одежды, охваченные страхом, и нам вдруг стало казаться, что наш плот незаметно идет ко дну. Мы были по пояс в воде и всякий раз, когда подхваченные волной, мы опускались, нам казалось, что мы погружаемся в черную и бездонную пучину. Когда море нас вновь поднимало, плот окатывало водой, и скоро мы оказались в ледяных «пакетах».
Когда мы были уже достаточно далеко от корабля, и страх, что плот загорится, прошел, я почувствовал, что продрог до мозга костей. Сидя на брусе, спиной к ветру, с отупевшим взглядом, я держался одной рукой за доску, тщетно стараясь согреть другую на груди, потом менял руки. Пальцы на руке, находившейся в воде, коченели, и это мне напомнило худшие моменты на охоте в Феррьере, но конец приключения на этот раз казался куда более рискованным!.. Я дрожал, подчиняясь какому-то странному ритму, как в мультфильме, и этот ритм, я слышал, выстукивали мои зубы. Иногда у меня было впечатление, будто кто-то играет в бабки на моем позвоночнике…
Оставалось только ждать рассвета. Доживем ли мы? К счастью, поднимаясь на гребень волны, мы в краткий миг могли видеть настоящую иллюминацию, прочерчивающую пути спасения. Это лодки со спасшимися людьми освещали своими факелами черные волны океана, и эти огоньки, мерцающие в мрачной водной пустыне, светились как огоньки надежды.
Кто-то сказал, что наш корабль выпрямился и, видимо, сейчас затонет. Я сидел спиной к кораблю и не видел этого зрелища; у меня даже не было сил повернуть голову, чтобы сказать последнее «прости».
А день все не занимался. Мы были уже, наверное, часов восемь на воде, точнее — в воде, нескончаемые часы…
Наконец, на рассвете на горизонте показался корабль. Мы все вскрикнули разом, затем наступила тишина, долгая тяжелая тишина. Прошло около четверти часа, но корабль не двигался, и мы поняли, что это корабль из нашего ряда, который шел третьим; он тоже был торпедирован, покинут людьми, но почему-то не затонул.
И еще один такой момент. На этот раз нам пришлось долго ждать радостной минуты. Мы увидели корвет, живой — я хочу сказать, что он двигался; он маневрировал от плота к лодке, от лодки к плоту, спокойно и целенаправленно, но ужасно медленно.
Откровенно говоря, маневрировать было не так легко. Перед тем как бросить трос, корвет с сеткой, натянутой вдоль борта, приближался к лодке. Но всякий раз требовалось несколько попыток, чтобы люди в лодке могли схватить трос, а это означало, что все следовало повторять сначала. Такие маневры повторялись бесконечно долго. Было около полудня, когда корвет приблизился к нам. Мы оставались последними — первыми мы приняли удар, и к нам последним идут на помощь. Была ли в этом какая-то особая морская логика или же логика злой судьбы?
Подошла моя очередь. Я с трудом поднялся. Корвет меня подавлял всей своей грандиозностью. Я весил целую тонну, мой плащ напоминал бурдюк, полный воды, руки и ноги у меня были словно парализованы, всякая воля подавлена.
Началась зыбь, она-то меня и спасла. Мощная волна подняла меня до уровня борта. Я почувствовал, как чьи-то руки меня подхватили и опустили на палубу корвета. Я не мог ни говорить, ни передвигаться, безжизненный и равнодушный ко всему, я отдал себя моим спасителям.
Я узнал двух моих приятелей-французов; они улыбались, плохо скрывая свое беспокойство. Меня перенесли, как тюк плохо выжатого белья, в каюту, где спал экипаж, раздели, голого завернули в одеяло и положили на кровать. Было приятно, сладостно, тепло. Прошел, наверное, час, а я все еще продолжал дрожать…
Голый, дрожащий, обессиленный, я внезапно услышал сигнал тревоги. Меня только вытащили из воды, и вот опять все начиналось сначала!
Пожалуй, впервые в моей жизни я не подчинился приказу! Это было уже чересчур! Я знал, что корвет мог утонуть в несколько секунд, ведь он строился цельным, без разделения на отсеки, но я оставался лежать неподвижно, совсем без сил, несмотря на сирену, которая передавала знакомую команду: «Боевая тревога, всем быть на своих местах!».
Один, всеми покинутый, я ничего не видел, ничего не понимал, только чувствовал, что мы идем на полной скорости. Но все это меня уже не интересовало, я вручил свою судьбу провидению.
Только позднее я узнал суть этой истории. Корвету с трудом удалось спасти капитана третьего торпедированного корабля, это было голландское судно, и тут капитан с ужасом обнаружил, что забыл уничтожить секретный код конвоя, который позволял узнать каналы связи, маршруты оказания помощи… Понимая, что такой документ нельзя оставить противнику, английский командир корабля не колебался ни секунды. Он сбросил на воду шлюпку и отправился вместе со старшим помощником и голландским капитаном на торпедированный корабль. Там они нашли код и уничтожили его, но в тот момент, когда они уже должны были подняться на корвет, вражеская субмарина, которая, конечно же, патрулировала это пространство всю ночь, выпустила торпеду, взорвавшуюся в нескольких метрах от цели.
Английский капитан дал залп в направлении субмарины и, покинув лодку, распорядился быстро удаляться. Пройдя с десяток миль, он, желая дезориентировать немцев, повернул назад и проделал тот же сложный маневр, чтобы забрать пассажиров неподвижно стоявшей лодки. А в это время я лежал один в каюте, не подозревая обо всех этих передвижениях туда и обратно, позволив теплу захватить меня в плен и отказываясь думать о чем-либо.
