Александр Агеев - Цепочка вечных ценностей
Квинтэссенция западной философии здоровья – гарантийный и аварийный «ремонт человеков» вкупе с разветвленной инфраструктурой явного и завуалированного допинга. Буйный прогресс фармакологии, генной инженерии, индустрии спорта, фитнеса, веллнеса и бьютификации, страхование жизни и мельчайших рисков здоровью – все это различные аспекты западной модели.
Восток – в смысле, разумеется, цивилизационном, следует иным ценностям. Суть их в том, чтобы не столько лечить болезни, сколько стимулировать экспансию здоровых сил организма, уменьшая удельный вес нездоровья. И крепить силу духа, порождаемую правдой и чистотой помыслов. Подразумевается, что с такими «вводными» слабости и болезни становятся несущественными и что только такой путь ведет к здоровому долголетию.
В своей реальной жизни, которая для медиков, прежде всего, более или менее занимательный анамнез, у каждого гражданина свой стиль здравоохранения. В нем найдется, как правило, «и то и это, немного тьмы, немного света, палитра ночи, краски дня, тепло зимы, и холод лета», словом, цветущая полнота всякой всячины. Организм зачастую подвергается и по собственной инициативе, и по наущению врачей и тренеров, столь массированным и смелым профилактическим или корректирующим атакам наших желаний быть здоровее, что удивляться краткости нашей земной жизни не приходится. Благодаря или вопреки врачам человек упорно стремится к счастью, которое с каждым прожитым годом жизни все очевиднее ассоциируется со здоровьем, точнее тем, что обозначается изысканной формулой «практически здоров».
На просторах постсоветской Азиопы здравоохранение как система и как стиль личного выживания абсолютно эклектично и, без сомнения, транзитно. С одной стороны, в них ощущается привкус ностальгирования по прошлому. У одних по номенклатурной спецмедицине, у других по медицине доступной и бесплатной. О прикрепленности к поликлиникам, отсутствии свободы выбора врача и доступа с собственной же истории болезни, скудости выбора препаратов, избыточной простоте рецептов лечения – об этом память почему-то не столь цепкая и склона к идеализации. Наряду с этим пластом ощущений приходит понимание предстоящего и местами наблюдаемого революционного переворота в здравоохранении. Уже сейчас нанотехнологии позволяют создавать лекарственные препараты высокоточного действия, уже сейчас применяются не просто щадящие человека, а практически неощутимые и безвредные методы диагностики, уже сейчас медицина успешно работает не только с материальными субстратами здоровья-нездоровья или с его традиционными психогенными факторами, но и более высокими энергоинформационными полевыми структурами.
Кроме того, долгая отключенность официальной и доминирующей системы здравоохранения, рожденной в условиях не только советской идеологии, но и, что не менее важно, индустриального технологического уклада, от широчайшего пласта народной, традиционной медицины привела к вполне естественному казусу. Когда монополия официальной медицины рухнула, то тлеющие прежде подспудно, а иногда и подпольно, нетривиальные компетенции врачевания тут же наводнили рынок. Ниша агрессивного шарлатанства, спекулирующего на тяге людей к оздоровлению, к исцелению недугов, перед которыми спасовали или к которым небрежно отнеслись дипломированные врачи, оказалась быстро переполнена. Позитивный эффект демонополизации однако был в том, что широко доступными, тем более в эпоху интернета, стали и действительно прогрессивные методики оздоровления.
В будущем, совсем недалеком, доступность медицины будет означать, в первую очередь, четыре момента. Первое – справедливость. Есть весьма очевидный круг задач здравоохранения, который должен быть строго и приоритетно, а значит – достойно – обеспечен государством и законом. В нем – все, что связано с рождением и воспитанием детей, заботой о старшем поколении и инвалидах. Второе – инфраструктура гарантий надлежащей медпомощи при болезнях (онкология, сердечно-сосудистые заболевания и др.), ведущих к избыточной и преждевременной смертности и лечение которых ресурсоемко. Речь идет о создании мощных, отвечающих новейшим требованиям, медицинских центров, а также системы страхования, экономически позволяющей людям воспользоваться их услугами. Третье – борьба с тем, что в Китае в начале его последнего модернизационного рывка было удачно названо «духовным загрязнением». Здоровье каждого человека слишком, хотя и не всегда прямолинейно, зависит от общей нравственно-культурной среды в обществе, чтобы пренебрегать столь важным объектом стратегического управления. И четвертое – доступность медицины – это прежде всего вопрос личного выбора каждого человека. В нас изначально есть все, чтобы быть здоровыми по-своему в каждый из периодов нашей жизни. Необходимо только помнить о том, что наши жизни – звено в цепи жизней наших предков и потомков. Не только по крови, но и по духу. И это налагает на нас ответственность, в том числе, быть здоровыми, если мы любим ближних. У них достаточно и других поводов любить нас, кроме как в экстраординарном больничном режиме. Ведь здравоохранение начинается не с доли расходов на него в ВВП, хотя это существенно, а с нашего отношения к людям, близким, роду, стране, планете, оно начинается с полнокровного и радостного ощущения великого смысла, тайны, гармонии самой жизни. А врач нам требуется, когда это состояние затмевается суетой и прочим столь доступным мусором.
Кризис недвижимости?
Ничто не ново под Луной, но сколь же скуден наш индивидуальный опыт и как азартны многие – на стороне победителя и проигравшего – в играх с «заменой переменной»!
Изобретение дефолта в близком к современному понимании датируется IV веком до нашей эры, когда 10 городов Аттической морской ассоциации объявили дефолт по займу Фонда храма о. Делос. С тех пор дефолт как неисполнение обязательств заемщиком от экономической истории неотделим. Аббат Терье, он же – министр финансов Франции в эпоху Людовика XV, считал, что государство должно объявлять дефолт хотя бы раз в сто лет. Впоследствии умелое управление дефолтами сыграло исключительную роль в экономической политике США вплоть до новейшего времени, хотя на постсоветском пространстве дефолт как ключевой компонент концепции финансовых рисков появился совсем недавно.
Строго говоря, финансовые рынки, окутывая, как Джоконду сфуматто, и пронизывая, как радиация, рынки товарные, имеют потенциал автономной экспансии. Он ограничен поначалу лишь доверием и симпатиями рыночных агентов другу к другу по принципу Ги де Мопассана, заметившим как-то по другому, но весьма похожему на наш случай, поводу: «женщина всегда занимает положение, соответствующее той прекрасной иллюзии, которую она умеет создать». За исключением профессионалов, широкие слои инвесторов редко принимают в расчет фундаментальные риски, например, структурные или циклические. По крайней мере до того момента, когда они станут очевидными и донельзя неприятными, как облачающийся в тогу форс-мажора дефолт по обязательствам кредитных или строительных организаций.
