Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений
Теперь у читателя уже должно сложиться понимание того, куда в итоге должно привести наше путешествие. В четвертой главе, которой завершается первая часть этой книги, посвященная становлению современности, обсуждается вопрос развития институтов, как экономических, так и политических, а также экономической культуры, поскольку все эти элементы, судя по всему, как раз и породили современные экономики, проклюнувшиеся в XIX веке. Во второй части рассматриваются сражения и споры XX века, возникшие из-за современной экономики,— некоторые из них привели к изменениям в современной системе, которые бывали как положительными, так и отрицательными.
ГЛАВА 4:Как сформировались современные экономики
Большевики понимали, что культура оказывает на людей большое влияние <...> [они] знали, что игра кончилась, когда сыновья коммунистов сами захотели стать капиталистами и предпринимателями.
Йозеф Яничек. Чешская бархатная революция
ФОРМИРОВАНИЕ к середине XIX века во многих странах Запада современной (по основным своим чертам) экономики изменило жизнь человека, пробудив в нем креативность, страсть к экспериментированию и инновационные способности. Таким образом, ее становление стало переломным моментом в мировой истории. Поэтому можно было бы решить, что историки уже рассматривали важнейшие вопросы, связанные с ее происхождением: что требовалось для современной экономики и как эти требования были выполнены? Что было тогда и чего нет сейчас, и наоборот — что есть сейчас и чего не было раньше?
Но обычные историки не занимаются такими вопросами. Под рубрикой «развитие Запада» они описывают хроники развития государства и демократии. Их история начинается с печатного станка Гутенберга 1444 года, экспансионизма монархов Европы в XVI веке, «95 тезисов» Лютера 1517 года, оспоривших власть Рима, и постепенного признания Великой хартии вольностей в XVII веке. Все это были важные вещи. Однако экономика этой эпохи обсуждается мало — и то главным образом в контексте роста торговли на большие расстояния в 1350-1750 годы.
Небольшое число историков, социологов и других ученых попытались описать развитие нескольких западных экономик, которое они часто называют «развитием капитализма». В экологических трудах Джареда Даймонда рассказывается о том, как развитое зерновое земледелие и животноводство, а также существовавшие благодаря им города привели к большей специализации труда в Евразии, чем в Африке южнее Сахары, Австралии или обеих Америках. Вот почему Евразия стала богаче остальных стран. Однако этот тезис не объясняет развития инноваций и не говорит, почему они появились в Британии, Бельгии, Франции и Германии, но не в Голландии, Португалии, Ирландии, Греции или Испании. Возможные причины — это экономические институты и культура 63.
Социолог Макс Вебер указал на особый культурный сдвиг, предположив, что именно он являлся ключом к бурному развитию капитализма. Он утверждал, что кальвинизм и лютеранство породили экономическую культуру бережливости и трудолюбия и именно поэтому капитализм добился успеха в протестантских странах Северной Европы. Хотя его трактат был принят публикой благосклонно, критики отметили, что в некоторых непротестантских странах, например в Италии, существовали частные сбережения и чистые активы, уровень которых превышал соответствующие показатели Германии, и даже длительность рабочей недели в Италии была больше. Важно, однако, то, что в словаре Вебера нет места для экспериментирования, исследования, дерзаний и непознаваемости, которые как раз и являются отличительными признаками эндогенной инновации. Возможно, его тезис помогает объяснить достигнутый в некоторых странах высокий уровень агрегированных показателей всех видов деятельности, связанных с инвестированием. Однако высокий уровень сбережений не является необходимым условием высокого уровня инноваций. (Страна может финансировать свою инновационную деятельность, увеличивая сбережения или перенаправляя часть уже имеющегося потока сбережений с проектов, которые характеризуются относительно низкой инновационностью, например со строительства или обычных деловых инвестиций. Также она может опираться на иностранные сбережения.)И, конечно, высокий уровень сбережений не является достаточным условием для инноваций 64.
Немногие исследователи решились заниматься тем, что Уолт Ростоу назвал «взлетом устойчивого роста», случившимся в XIX веке. Алексис де Токвиль, французский политический мыслитель, оставивший нам проницательные заметки об американцах, за жизнью которых он наблюдал в 1837 году, считал, что изобилие природных ресурсов Америки стало причиной, по которой американцы превратились в столь энергичных предпринимателей. Однако инновации в начале XIX века развились как в Америке, так и в Британии. А некоторые страны с богатейшими ресурсами, например Аргентина, известны тем, что их экономика так и не смогла достичь динамизма, причем высказывались даже предположения, что именно ресурсы были (или могут быть) «проклятием». Арнольд Тойнби, британский историк, занял прямо противоположную по отношению к Токвилю позицию. Он утверждал, что британцы первыми занялись инновациями, поскольку у них был плохой климат и скудные природные ресурсы, то есть они выигрывали от инноваций больше других. Без риска они не могли получить прибыль 65. Но если природные богатства были тормозом, как считал Тойнби, американцы должны были бы быть в целом намного менее предприимчивыми и инновационными, что, очевидно, не подтверждается фактами. Идея Тойнби — per aspera ad astra — содержит в себе рациональное зерно: богатым деткам обычно не хватает сосредоточенности и упорства, которые необходимы для серьезных успехов. Однако известны и важные исключения из этого правила.
Общая проблема всех этих четырех историй в том, что они плохо ладят с фактами. Сначала они указывают на то, что в некоторых странах был выше спрос на рабочую силу (Даймонд, де Токвиль) или же выше было ее предложение (Вебер, Тойнби); потом, перепрыгнув через несколько этапов, они приходят к выводу, что результатом стали высокий уровень рабочей силы, сбережений, богатства или готовности идти на риск. Однако даже в том случае, когда рабочая сила росла, а результатом было значительное богатство и рисковые предприятия, из этого никак не следует, что начались также и процессы инновации. Мысль о том, что экономический динамизм пророс из случайных естественных причин, неявно предполагает, что странам не нужно было разрабатывать комплекс институтов или обладать благоприятной для инноваций экономической культурой, поскольку система была уже готова и ее нужно было только запустить. Хотя, по-видимому, большинство людей, если не все, стремились к самовыражению в творчестве и к новшествам еще с доисторических времен, странно было бы исключать возможность, что некоторые страны добились больших успехов — и политических, и культурных — в определении и строительстве институтов, которые обеспечивают и упрощают инновации, поддерживая склонность к экспериментированию, исследованию и воображению, вдохновляющую и воодушевляющую людей. Примером тут может быть афганский регион, ныне ставший синонимом отсталости, но тысячу лет назад представлявший собой область с великолепными городами, где совершались научные открытия, о которых в остальном мире не могли и мечтать. Этот регион, облагодетельствованный природой, так и не смог развить экономические институты или те элементы экономической культуры, которые открыли бы путь к экономической современности, то есть к плодотворным деловым карьерам и полноценной человеческой самореализации, которые стали бы доступны для всего населения или по крайней мере для большей его части 66.
