Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений
Но это тоже ложное представление. Согласно ранее упомянутому британскому исследованию, средняя заработная плата на одного работающего в 1815-1850 годы превышала заработную плату заводского рабочего примерно на 20%. Но это в значительной степени определялось заработной платой людей, занятых ручным трудом в сельском хозяйстве, но современный сектор едва ли можно винить в том, что сельское хозяйство переживало непростые времена. Британские оценки из другого источника показывают, что средняя заработная плата всех квалифицированных рабочих в несельскохозяйственном секторе в этот период выросла ненамного больше, чем заработная плата неквалифицированных рабочих, — разница составляла 7%34. Данные Кларка по дневной заработной плате мастеров и «подсобных» рабочих в строительной отрасли Британии показывают, что в 1810-х подсобные рабочие постепенно начали все больше уступать мастерам (хотя начиная с 1740-х годов не было тренда ни на понижение, ни на повышение), но в середине века ситуация начала меняться; подсобные рабочие вернули свои позиции к 1890-м годам, а в следующее десятилетие даже улучшили их. Таково же было впечатление современников. Премьер-министр Гладстон, наблюдавший за бурным потоком налоговых поступлений от самых разных категорий работников, заявил в палате общин:
Я должен был бы с некоторой болью и немалой встревоженностью взирать на этот удивительный рост, если бы считал, что он ограничен классом лиц, которых можно назвать зажиточными <...> Однако <...> глубочайшее и бесценное утешение мне приносит мысль о том, что, хотя богатые стали еще богаче, бедные перестали быть такими бедными <...> Если посмотреть на средние условия британского работника, будь то крестьянина, шахтера, механика или ремесленника, многочисленные и совершенно бесспорные свидетельства говорят нам о том, что за последние двадцать лет в его средствах к существованию образовалась такая прибавка, которую мы можем почти без колебаний считать беспримерной, историю какой бы страны и какой бы эпохи мы ни взяли для сравнения35.
Следовательно, в Британии современная экономика не вела к систематическому или постоянному увеличению неравенства в заработной плате. Однако Маркс никогда не признавал факты, на которые обратил внимание Гладстон.
Представление о том, что, в отличие от капиталистов, положение рабочих в XIX веке становилось все хуже, выдерживает проверку не лучше, чем другие ложные мнения. Недавно полученные данные показывают дневную заработную плату на работника в виде отношения к национальному продукту на душу населения. В Британии этот показатель рос, а не опускался — с 191 в 1830 году до 230 в 1910 году. Во Франции тот же показатель вырос с 202 в 1850 году до 213 в начале 1920-х годов. В Германии он увеличился со 199 в начале 1870-х годов до 208 в начале 1910-х годов36. Эта картина была описана еще в 1887 году Робертом Гиффеном, журналистом и главным статистиком британского правительства, который использовал данные по индивидуальным доходам, собиравшиеся со времени введения в Британии подоходного налога в 1843 году. Эти данные показывают, что за прошедшие с тех пор сорок лет совокупный доход «богатых» удвоился, но и число «богатых» тоже удвоилось; тогда как совокупный доход работников физического труда вырос больше чем вдвое, хотя их число увеличилось незначительно.
Богатых стало больше, но каждый из них не стал намного богаче; «бедные» же стали в среднем в два раза богаче, чем пятьдесят лет назад. То есть бедные воспользовались почти всеми материальными благами последних пятидесяти лет37.
Рост реальной заработной платы, несмотря на то что на протяжении нескольких десятилетий XIX века заработная плата неквалифицированных работников оставалась относительно низкой, привел, судя по всему, к двум благоприятным последствиям, которые в целом можно признать социально значимыми. Первое заключается в том, что повышение общего уровня заработной платы ведет к освобождению: оно позволяет людям, запертым внизу шкалы заработной платы, то есть, если пользоваться обычной терминологией, неквалифицированным рабочим, перейти с работы, отказаться от которой они раньше не могли, на другую, более им интересную. Человек, занятый работами по хозяйству в «домашней экономике» своего собственного дома или в качестве наемного работника в чужом доме, смог перейти на работу, которая не вела к такой социальной изоляции; тот, кто работал в «теневом» секторе, смог позволить себе работу в «белой», официальной экономике, считающейся более респектабельной и свободной; другие люди смогли перейти на более интересную работу, требующую инициативности, ответственности и коммуникации и приносящую большее удовлетворение. Следовательно, более высокая заработная плата привела также к тому, что можно назвать экономической интеграцией. Все больше людей включались в экономику, внося свою лепту в основной проект общества и, следовательно, получая вознаграждение, которое было возможно только благодаря такой занятости.
Рост заработной платы принес еще одно важное социальное благо — снижение уровня бедности и нищеты. Наблюдения двух выдающихся экономистов тех времен подтверждают, что заметное падение бедности произошло во всех современных экономиках, складывавшихся в XIX веке,— по крайней мере в тех, по которым у нас имеются данные. Рассуждая о трендах в Англии и Шотландии, в 1887 году Гиффен отметил резкое падение числа пауперов (то есть лиц, освобожденных от выплаты долгов) с 4,2% в первой половине 1870-х годов до 2,8% в 1888 году — и это несмотря на самый большой прирост населения за всю историю. Гиффен опять же указывает, что в Ирландии, куда современная экономика пришла позднее, «имел место рост числа пауперов в сочетании с сокращением численности населения». Дэвид Уэллс, писавший в 1890-х годах об Америке, заметил, что «число бедняков по отношению к общей численности населения в целом снизилось; и это несмотря на всю сложность борьбы с пауперизмом в такой стране, как США, которая каждый год принимает армии бедняков из европейских стран»38. Другой способ оценить утверждение, будто современная экономика ведет к ухудшению положения большинства, — исследовать довольно неожиданные данные по инфекционным заболеваниям, питанию и смертности. История изменения этих данных, как и все, о чем говорилось выше, не является историей линейного прогресса. Она показывает, что после страданий XVIII века общества достигли процветания. Удивительно, к примеру, то, что смертность от оспы, встречавшейся в основном у маленьких детей, росла на протяжении всего XVII века вплоть до середины XVIII века, времени расцвета коммерческой экономики, когда две трети всех детей умирали, не достигнув пятилетнего возраста. Современная экономика не могла быть причиной эпидемий оспы, поскольку ее тогда еще попросту не было. Причина заключалась в росте международной торговли — в «импорте более опасных штаммов с ростом мировой торговли». Затем смертность от оспы начала падать. Ко второй четверти XIX века детская смертность упала на две трети. Главным фактором тут представляется современная экономика, начавшая формироваться в 1810-х годах, а не первый этап промышленной революции 1770-х годов, которая, как уже отмечалось, была в основном ограничена одной-единственной отраслью и продлилась относительно недолго39. По мере становления современных экономик в XIX веке сокращение смертности от оспы стало еще более заметным. Уэллс сообщает, что «в 1795-1800 годы за год в Лондоне умирало в среднем 10180 человек, а в 1875-1880 годы — всего 1408»40 41.
