Герберт Норман - Становление капиталистической Японии
Эти реформы, хотя они и помогли кланам избежать финансового банкротства, не ослабили, а скорее укрепили систему монополий, а следовательно, еще более усилили гнет, которому подвергались крестьянство и ремесленники[34]. Преобразование кланов совершенно не преследовало цели освобождения крестьянства от феодального гнета, что привело бы к расширению внутреннего рынка для реализации промышленных изделий. Наоборот, реформа кланов способствовала сохранению высокого уровня цен путем укрепления системы монополий. Кроме того, замена рисовой подати денежным налогом и дополнительные обложения ухудшали и без того бедственное положение крестьян. Поэтому не случайно, что именно в этих богатых антиправительственных кланах, в которых торговый капитал достиг высокого уровня развития и уже начинала развиваться в небольших масштабах фабрично-заводская промышленность, вспыхивали наиболее ожесточенные и затяжные крестьянские восстания[35]. Для подавления этих восстаний даймё вынуждены были обращаться за помощью к самураям, которые, несмотря на все свои экономические бедствия, были теснее связаны с правящим классом{30}, чем с мятежным крестьянством, что особенно наглядно проявилось при подавлении «беспорядков», имевших место в начале периода Мэйдзи. Было бы, однако, неправильно утверждать, что увеличение богатства нескольких крупнейших даймё, чему способствовал переход от старой, аграрной политики к меркантилизму, превратило их в современных предпринимателей, а их крестьян — в самостоятельных землевладельцев. Факт накопления богатства в руках крупных феодалов имел весьма важные последствия: во-первых, он тормозил развитие самостоятельного класса капиталистов и ставил его в зависимость от феодального правящего класса и, во-вторых, способствовал тому, что переход от феодальной экономики к капиталистической был осуществлен при минимальных изменениях в старых аграрных отношениях. Преобразование кланов было осуществлено не под воздействием массового восстания, не в результате участия народных представителей в правительстве, а кучкой военных бюрократов, проникнутых духом деспотизма и мелочной опеки. Их классовое чутье подсказывало им необходимость проведения радикальных военных и экономических реформ, поскольку Японии угрожало иностранное вторжение. А это в свою очередь диктовало необходимость создания абсолютистского централизованного государства, как единственного орудия, способного быстро и решительно осуществить эти задачи в условиях непрерывных социальных потрясений. Их положение с логической неизбежностью наталкивало их на мысль о «сильной руке у руля правления» или, другими словами, о необходимости просвещенного абсолютизма. Вследствие этого Япония, даже в переходное время, не знала периода либерализма{31}. Единственной силой, способной сдержать центробежные силы феодализма, был трон, а единственными элементами, которые были в состоянии осуществить гигантскую задачу по преобразованию страны, являлись чиновники четырех крупных «внешних» кланов, такие, как Кидо Такаёси (известен также под именем Кацура, Когоро), Иноуэ Каору, Маэбара Иссэй и Хиродзава Санэтоми из клана Тёсю; ОкубоТосимити, Сайго Такамори, Курода Киётака и Тэрадзима Мунэмори из клана Сацума; Итагаки Тайсукэ, Гото Сёдзиро и Сасаки Такаюки из клана Тоса; Окума Сигэнобу, Это Симпэй и Оки Такато из клана Хидзэн и, кроме того, несколько наиболее известных кугэ — Ивакура Томоми и Сандзё Санэёси. Здесь мы возвращаемся к положению, выдвинутому в начале этой главы, о том, что политическое руководство в революции Мэйдзи находилось в руках самурайства низших рангов, опиравшихся на растущую финансовую мощь крупных купцов, таких, как Мицуи, Сумитомо, Коноикэ, Оно и Ясуда.
Крестьянское движение в начале периода Мэйдзи 1868–1877 гг.)
Читатель может спросить: какое же место в этих событиях занимало крестьянство, составлявшее основную массу населения страны? Хотя реставрация Мэйдзи представляет собой исторический переход от феодализма к современному капитализму, было бы заблуждением ожидать появления вполне сложившегося общества с высоко развитой промышленностью прямо на другой же день после этой успешно закончившейся революции. Эта революция в общем и целом лишь устранила главные препятствия и подготовила почву для развития капитализма, который уже дал ростки в недрах феодального общества. Для страны, с таким запозданием сбросившей цепи феодального застоя и замкнутости, с крайне бедными природными ресурсами и незначительным накоплением капитала, требовался продолжительный переходный период после образования централизованного государства, для того чтобы положить начало развитию промышленности под опекой правительства, обеспечить оборону страны, опирающуюся на эту промышленность, добиться пересмотра таможенных тарифов и, прежде всего, разрешить такие социальные проблемы, как безработица среди самурайства и недовольство крестьян. Революция расчистила феодальные заросли и заложила фундамент для развития современного индустриального государства. Революция Мэйдзи не была результатом победоносного восстания городских санкюлотов и безземельных крестьян, как это было во Франции, а представляла собой соглашение, достигнутое между одним крылом феодального класса — крупнейшими тодзама, в качестве представителей которых выступали самураи и гоёнин, и богатейшим городским купечеством. Это вовсе не преуменьшает роли крестьянских восстаний. Восстания эти в значительной степени ослабили феодальные оковы, но, в отличие от Франции, они не привели к уничтожению этих оков, а потому положение крестьян и после реставрации оставалось почти таким же тяжелым, как и в период Токугава. Позиция различных социальных групп в этой революции была четко сформулирована японским исследователем аграрного вопроса: «Социально-экономические условия в деревне и положение земледельцев до революции Мэйдзи способствовали тому, что революция была совершена низшими слоями воинского сословия; за ними стояла буржуазия, оказывавшая революции финансовую поддержку, но крестьянство, составлявшее большинство населения, держалось в стороне от революции».
Крестьянство, сбитое с толку быстрой сменой событий, приведших к реставрации, не получило существенной выгоды от нового режима. Фактически крестьяне стали вести себя еще более мятежно, чем раньше. Это объясняется тем, что свержение старого режима породило у крестьян надежды на то, что бремя их податей и долгов будет облегчено. Кроме того, новое правительство обещало произвести раздел всей государственной земли (кроме храмовых земель) между крестьянами. Однако крестьяне очень скоро убедились, что рисовая подать остается прежней и что нет никакой надежды на получение наделов из фонда государственных земель. Обманутые в своих ожиданиях крестьяне, с подозрением относившиеся ко всем мероприятиям и нововведениям нового режима, возобновили восстания, которые были характерным явлением в последнем десятилетии периода Токугава. Крестьянские восстания достигли наибольшей силы и численности в 1873 г., после чего они начали затухать и в 1877–1878 гг. превратились в мелкие, разрозненные бунты. Таким образом, 1877 г. представляет собой рубеж, на котором удобно остановиться при анализе значения крестьянских восстаний в первые годы периода Мэйдзи. Профессор Кокусё Ивао, сравнивая интенсивность крестьянских волнений в ранний период Мэйдзи и в период Токугава, приводит интересные цифры. Он указывает, что за 265 лет правления Токугава в Японии было около 600 крестьянских восстаний, тогда как в течение только первого десятилетия периода Мэйдзи 1868–1878 гг.) в Японии было свыше 190 крестьянских восстаний. Характерной чертой этих восстаний в ранний период Мэйдзи, заслуживающей самого пристального внимания, является то, что они порождались двумя противоречивыми мотивами. Один из них — революционный, то есть антифеодальный, выражающий стремление к окончательному искоренению феодальных привилегий и феодальных прав на землю и тех, кто ее обрабатывает; другой — реакционный в том смысле, что многие из этих восстаний возникали как результат стихийной оппозиции консервативных по своим взглядам крестьян к нововведениям нового правительства[36].
