Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений
Отрасли, в которых правительство было важным регулятором или защитником, в силу своих близких контактов с ним особенно часто начинают стремиться к еще большей государственной поддержке. Как писал Луиджи Зингалес, бизнес ухватился за «новую возможность — использовать политические влияние не только для того, чтобы снижать государственное влияние, но и для того, чтобы поставить его на службу компаниям»[197]. Эта цитата прекрасно резюмирует то, каким именно образом корпоративизм пустил метастазы, разросшиеся в густую сеть взаимовыгодных отношений между частным сектором и государственным, то есть в систему, которая по сути является параллельной экономикой. Защитники этой системы называют ее промышленной политикой, а критики — корпоративным протекционизмом.
Сами по себе субсидии не являются чем-то дурным. Однако субсидии отраслям (включая и сельское хозяйство), то есть гранты, ссуды, гарантии и налоговые льготы, часто выдаются за поправки, вносимые в направление развития рыночной экономики, в то время как их подлинная функция — одаривать сторонников законодателей и их приближенных. И дары эти велики: расходы на корпоративный протекционизм достигли 92 миллиардов долларов в 2006 налоговом году. Как можно было предположить, часть программ, пользовавшихся немалыми субсидиями, обернулась катастрофическими убытками: Supersonic Transport и Synthetic Fuels Corporation в 1970-х годах, этаноловые субсидии в 1990-х годах и Fannie Мае с Freddie Мае в последние пять лет. Конечно, у многих компаний, в том числе и голливудских студий, тоже бывали провалы. Проблема в том, что субсидии отдают инновации на откуп политикам, у которых нет специальных знаний, и уводят их из частной сферы, где суждения принимаются изобретателями, предпринимателями, финансистами и маркетологами, которые сами должны решать, о чем именно стоит подумать и что именно следует развивать.
Связи между частным и государственным сектором, хотя и являются повсеместными, в отдельных целевых отраслях играют особенно важную роль. В последние годы внимание привлекает контроль государства над сферами образования и здравоохранения. Этот контроль уже невозможно описать через определенное число нормативных актов, защитных мер и субсидий: он стал органическим, поскольку осуществляется на всех уровнях. В недавней статье Арнольда Клинга и Ника Шульца подобный государственный контроль описывается следующим образом:
…здравоохранение и образование все больше становятся отраслями, где доминирует государство. И это доминирование приводит к двум пагубным последствиям, которые лишь усугубляют изменения в двух этих сферах: государственное влияние искусственно повышает спрос одновременно на здравоохранение и образование (значительно субсидируя их) и при этом делает эти отрасли менее эффективными, чем они были бы в противном случае (защищая их от рыночных сил)[198].
Эффективность — это не единственный параметр, испытывающий отрицательное влияние. Были заблокированы также и некоторые другие направления инноваций. Сегодня мало возможностей для выхода в сферу частных школ и колледжей, а также частных больниц, которые были в авангарде развития американского образования и медицины в XX веке; врачи почти не имеют возможности отступить от стандартных процедур, а учителя — опробовать новые курсы и методы преподавания.
Недостатки можно найти практически в любом действии политиков — некую «латентную функцию», выдаваемую за заботу о людях. Мы забываем о том, что большинство норм, защитных мер и эффективных национализаций несут как выгоды, так и издержки, иначе их сложно было бы обосновать. Поэтому следует спросить: как дорого корпоративистский тренд обходится динамизму? К счастью, распространение подобных корпоративистских отношений в экономике, если оно столь глубоко и всепроникающе, как говорилось выше, должно оставлять различные следы. Мы знаем, что корпоративистским правительствам удобнее работать с отраслью, в которой есть лишь несколько гигантских корпораций, а не множество мелких предприятий: в таком случае у правительства просто есть телефонные номера этих корпоративных гигантов. И есть данные, которые подтверждают сильнейший рост концентрации производства в американской экономике, происходивший на протяжении последних шести десятилетий. В финансовом секторе большие банки превратились в огромных монстров, а число мелких банков существенно сократилось. В нефинансовом секторе экономическая деятельность также в немалой степени сместилась от мелких или средних предприятий (от которых в основном как раз и зависят инновации) к крупным корпорациям, о чем свидетельствуют официальные данные, собранные в 2011 году Джоном Фостером, Робертом Макчесни и Джамилем Джонной[199]. Валовая прибыль 200 крупнейших корпораций, выраженная как процент от валовой прибыли экономики в целом, выросла с 15 % в начале 1950-х годов до 26 % в середине 1960-х годов, и на этом уровне она колебалась вплоть до 1966 года; затем она резко выросла до 30 % в 2004–2008 годы. (Примерно то же самое можно сказать о выручке.) Доля рынка четырех крупнейших фирм в отобранных отраслях розничной торговли — при грубой оценке — удвоилась в 1992–2007 годах, достигнув поразительного уровня — 71 % в книжных магазинах и 73 % в магазинах, торгующих компьютерной техникой и программным обеспечением, а также в универсальных магазинах. В силу государственных нормативов и профсоюзных правил сегодня часто приходится сталкиваться с задержками при начале и завершении строительства городских офисных зданий, причем эти задержки могут быть настолько велики, что некоторые новые идеи успевают устареть.
Кроме того, если крупные компании, распространившиеся за последнюю пару десятилетий, относительно надежны, поскольку их поразительный и непредсказуемый рост остался в прошлом, нам нужно найти данные, указывающие на то, что все большая часть экономики, то есть компаний и отраслей, складывается из зон стабильности, в которых мало людей увольняется и мало нанимается, а между этими зонами зажаты немногочисленные и постоянно сжимающиеся территории развития (например, стартапы), роста (успешные стартапы) или сокращения (провалившиеся стартапы). Неудивительно, что в 1989–2007 годы мы обнаруживаем понижательную тенденцию в сокращении рабочих мест, ведь все больше рабочих трудятся на надежных местах в давно сложившихся больших компаниях (см. рис. 10.1).
Похоже, что скоро экономика просто застынет! В тот же самый период обнаруживается и понижательная тенденция в создании рабочих мест, поскольку все меньше трудоспособного населения приходит работать в стартапы, растущие или проваливающиеся компании, а также уходит из них[200]. Короче говоря, экономика демонстрирует постоянное снижение текучести рабочей силы, что является одним из достаточно надежных признаков упадка жизненных сил экономики и снижения экономического динамизма.
