Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений
До последних нескольких десятилетий инновационной системой считалась национальная экономика. Чтобы осуществлять инновации, страна должна была сама заниматься как разработкой, так и внедрением. Однако в глобальной экономике, в которой национальные экономики открыты, разработка может осуществляться в одной стране, а внедрение — в другой. Если инновация, осуществленная силами какой-то одной страны или многих, внедряется затем в какой-то другой стране, это внедрение не рассматривается в качестве инновации, по крайней мере в глобальной перспективе. Однако отбор иностранных продуктов, которые могли бы быть хорошо встречены на внутреннем рынке, может потребовать такой же прозорливости, как отбор новых концепций для дальнейшей разработки. Различие между инновацией и имитацией является базовым, но граница между ними часто размыта.
Мы также должны разобраться с понятием динамизма экономики. Он представляет собой сочетание глубинных сил и способностей, скрывающихся за инновацией, — стремления менять вещи, необходимого для этого таланта, восприимчивости к новизне, а также поддерживающих все это институтов. Следовательно, динамизм, в том смысле, в каком мы понимаем его здесь, — это желание и способность к инновациям, к отступлению от актуальных условий и препятствий. Он, следовательно, контрастирует с тем, что обычно называют энергией (vibrancy), которая заключается в повышенном внимании к предоставляющимся возможностям, в готовности действовать и усердии, прилагаемом к тому, чтобы «сделать дело» (как говорил Шумпетер). Динамизм определяет нормальный уровень инноваций. Другие детерминанты, например рыночные условия, могут изменить результаты. Иногда может возникнуть нехватка новых идей, а в другие времена — их избыток, точно так же как у композитора бывают плодотворные периоды и пустые. Так что скорость актуальных инноваций может демонстрировать значительные колебания, что, однако, не предполагает изменений динамизма — при нормальной тенденции к инновациям. В послевоенной Европе в 1960-х годах наблюдался настоящий всплеск инноваций — примерами могут служить бикини, Новая волна и «Битлз». Однако к 1980-м годам, когда благосостояние выросло до прежнего уровня дохода, инновации сократились. Стало ясно, что динамизм Европы не восстановился даже частично, не дорос до прекрасного уровня межвоенных лет, хотя понимать это стали только тогда, когда накопились данные.
Один из способов оценки этого динамизма — измерить вышеупомянутые силы и способности, то есть отправные факторы, производящие динамизм. Другой подход — измерить величину результатов, то есть среднего годового объема инноваций за предшествующие годы или, другими словами, роста ВВП, не связанного с ростом капитала или рабочей силы, со скидкой на необычные рыночные условия и после вычета «ложных инноваций», скопированных с других стран. Подекадный средний доход, полученный участниками инновационного процесса, если бы мы могли его определить, дал бы нам примерную оценку этого «результата». Также мы можем измерить несколько массивов косвенных данных — формирование новых фирм, текучесть рабочей силы, оборот 20 крупнейших компаний, оборот розничных магазинов, а также среднюю продолжительность жизни универсального товарного кода того или иного продукта.
Темп экономического роста страны не является подходящей мерой динамизма. В глобальной экономике, которую двигают вперед одна или несколько высоко динамичных экономик, экономика с низким или даже нулевым динамизмом может регулярно демонстрировать практически те же темпы роста, что и любая из стран с успешной современной экономикой, то есть те же самые темпы роста производительности, реальной заработной платы и других экономических показателей. Так быстро она может расти отчасти за счет торговли с передовыми экономиками, но в основном благодаря тому, что поддерживает уровень энергии, достаточный для подражания исходным продуктам, внедряемым в современных экономиках. Прекрасным примером может служить Италия: в период 1890–1913 годов часовая выработка росла здесь теми же темпами, что и в Америке, но при этом оставалась на 43 % ниже, не улучшая и не теряя свои позиции в порядковой таблице (рейтинге стран по относительному уровню их производительности — например, по почасовой выработке — и реальной заработной плате), однако ни один историк экономики не стал бы говорить, что экономика Италии была динамичной, и уж тем более не стал бы сравнивать ее динамизм с динамизмом Америки.
Экономика с низким динамизмом может какое-то время демонстрировать даже более высокий уровень роста, чем высокодинамичная современная экономика. Временное повышение темпов роста может проистекать из произвольного числа структурных сдвигов в экономике, таких как прирост активности или же увеличение динамизма с низкого уровня до не столь низкого. Когда экономика сдвигается на более высокое место в порядковой таблице, отчасти «догоняя» современные экономики, она растет с нормальной, то есть глобальной скоростью, к которой прибавляется еще и эта временная скорость, спадающая, когда страна достигает своей новой позиции. Однако даже наиболее высокий в глобальном масштабе уровень роста не указывает на то, что данная экономика достигла высокого динамизма, не говоря уже о высочайшем. Хорошим примером служит Швеция. Она была мировым чемпионом по темпам роста производительности с 1890 по 1913 год. В ней образовалось много новых компаний, и некоторые из них сохранились и стали впоследствии знаменитыми. Но нельзя сказать, что она приобрела такой же высокий динамизм, как у Америки или, например, Германии. В последующие десятилетия темпы ее роста упали ниже американских, а после 1922 года и вплоть до наших дней ни одна новая фирма не вошла в биржевой список десяти крупнейших фирм. Другим примером является высокий рост Японии с 1950 по 199° год. Многие наблюдатели сделали вывод о высоком динамизме японской экономики, однако этот этап роста отражал не формирование полноценной современности в Японии (поскольку такой трансформации так и не произошло), а возможность импорта или имитации практик, которые десятилетиями осваивались в современных экономиках. Наиболее поздним по времени примером является рекордный рост в Китае после 1978 года: хотя все мы наблюдаем динамизм мирового уровня, сами китайцы обсуждают то, как добиться динамизма, необходимого для эндогенных инноваций, без которых им будет крайне сложно поддерживать свой быстрый рост.
Таким образом, «динамизм» той или иной страны не является просто иным названием для ее роста производительности. Для роста ей не нужен собственный динамизм, если динамизм есть у всего остального мира, ведь в этом случае ей достаточно энергии; и, с другой стороны, собственного динамизма недостаточно, если страна настолько мала, что он не может привести к каким-то большим результатам. Динамизм в значительной части мира ведет к глобальному росту, ограничивая влияние неудач. Современные экономики, отличающиеся высоким динамизмом, служат двигателями роста глобальной экономики— и сегодня, и в XIX веке.
