Майкл Льюис - Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы
Для юриста, закрывающего инвестиционный фонд, проблема заключалась в сроке действия этих странных контрактов: он истекал в 2035 г. Брокеры давным-давно полностью их оплатили: 100 центов за доллар. Больше ни одна фирма с Уолл-стрит не присылала им котировки. «Я не получал выписок по брокерским счетам, где бы значились открытые позиции, — говорит Друскин. — Но они у нас были. Словно никто больше не желал об этом говорить. Мол, “вы получили свои $10 млн — и отвяжитесь”».
На Уолл-стрит юристы играли ту же роль, что и врачи во время войны: они появлялись после перестрелок и ликвидировали беспорядок. Тридцатилетние контракты с техническим риском погашения — точный размер этого риска Друскин все еще пытался определить — был последним беспорядком, оставшимся после Майкла Бэрри. «Возможно, брокеры просто выбросили контракты, — говорит Друскин. — Три года назад никто из них и помыслить не мог о подобном исходе. И поэтому никто не был к этому готов. Мы заявили, что выходим из бизнеса. А они в ответ: “Ну и ладно”».
Когда Айсману позвонил Дэнни Мозес и сообщил, что его едва не хватил удар и что он с Винни и Портером сидит на ступеньках собора Святого Патрика, тот переживал медленный, практически климактерический переход в другое состояние. Он не был готов к первому «приливу», случившемуся поздней осенью 2007 года. К этому моменту многие уже поняли, что он был прав, а они заблуждались и что он к тому же заработал целое состояние. Он посетил конференцию, организованную Merrill Lynch сразу после увольнения генерального директора, Стэна О’Нила, где банк признал $20 млрд из $52 млрд убытков по низкокачественным бумагам. Там Айсман подсел к финансовому директору Merrill, Джеффу Эдвардсу, тому самому, которого он подкалывал несколько месяцев назад по поводу моделей риска, применяемых в банке. «Помните, что я говорил о ваших моделях риска? — поинтересовался Айсман. — А ведь я был прав, да?» И тут же, как ни странно, пожалел о своих словах. «Мне стало стыдно, — признается он. — Это был грубый выпад. Он такой славный парень. Он просто ошибся. Я больше не был неудачником и должен был вести себя иначе».
Валери Фейген с изумлением наблюдала за тем, как ее муж неуверенно, урывками осваивает нечто, напоминавшее тактичное поведение. «После всего случившегося образовалась пустота, — рассказывает она. — Как только его правота подтвердилась, тревожность, злость и воодушевление улетучились. И осталась огромная пустота. Какое-то время он держался на силе собственного “я”. Он действительно считал себя гораздо выше других». Айсман так громко на всех углах кричал о неизбежном кризисе, что сейчас к нему прислушивались те, о ком он и подумать не мог. После конференции в Лас-Вегасе в нем завелся какой-то паразит. На приеме у врача он рассказал о том, что финансовый мир скоро прекратит свое существование. Год спустя Айсман попал к тому же врачу на колоноскопию. Распростертый на столе, он услышал, как врач сказал: «Это тот парень, который предсказал кризис! Вы только послушайте». И на середине процедуры стал пересказывать коллегам и медсестрам, набившимся в комнату, историю о гениальности Айсмана.
История о гениальности Айсмана быстро приелась его жене. Давным-давно она организовала совместно с врачом мужа оперативную группу социальной скорой помощи. «Мы загнали его в угол и пригрозили: “Тебе придется избавиться от этой фигни”. И он согласился. И начал учиться учтивости. И ему понравилось! Для него это было в новинку». И Валери, и остальные то и дело замечали в нем черты нового человека. Например, на рождественской вечеринке в доме по соседству. Валери вообще не хотела говорить о ней Айсману, поскольку не знала, как тот отреагирует. «Я попыталась незаметно выскользнуть из квартиры, — вспоминает она, — а он остановил меня и спросил: “Если я не пойду, это будет очень некрасиво?”» Столь искреннее беспокойство с его стороны настолько шокировало Валери, что она дала ему шанс. «Ты можешь пойти, только веди себя прилично». На что Айсман ответил: «Хорошо, теперь я знаю, как вести себя». И она взяла его на рождественскую вечеринку, и он продемонстрировал максимальную вежливость, на которую только был способен. «Общаться с ним стало так приятно, — говорит Валери. — Вот и поди пойми его».
18 сентября 2008 года новый, изменившийся к лучшему Айсман присоединился к своим партнерам на ступеньках собора Святого Патрика. Передвижение пешком всегда занимало у него очень много времени. «Стив чертовски медленно ходил, — говорит Дэнни. — Он ходил словно слон, который делает меленькие шажочки». Стояла чудесная погода — один из тех редких дней, когда пробивавшееся сквозь леса небоскребов голубое небо согревало душу. «Мы просто сидели там и наблюдали за прохожими», — вспоминает Дэнни.
На ступеньках собора они просидели примерно час. «Нами овладело удивительное спокойствие, — говорит Дэнни. — Мы словно отгородились от всего, что творилось на рынке, словно наши души отделились от тел. Мы просто сидели, наблюдали за идущими мимо и говорили о том, что будет дальше. Сколько людей потеряют работу? Кто будет арендовать эти здания после того, как всем фирмам с Уолл-стрит придет конец?»
Портеру Коллинзу казалось, «будто мир остановился. Мы смотрели на окружавших нас людей и думали: “Кризис либо уже выбил почву из-под их ног, либо сделает это очень скоро”». Помимо этих вопросов других поводов для дискуссий у основателей FrontPoint не находилось. Они все ждали одного — полного краха.
«Инвестиционные банки оказались в заднице», как заметил Айсман еще шесть недель назад. «И они только сейчас начали понимать, в какой заднице сидят. Это как ученые до появления Ньютона. Приходит Ньютон, и ты просыпаешься однажды утром и говоришь: “Черт побери! Как я заблуждался!”» Lehman Brothers прекратил свое существование, Merrill выбросил белый флаг, а Goldman Sachs и Morgan Stanley осталось пребывать всего неделю в роли инвестиционных банков. Инвестиционные банки оказались не просто в заднице — они вымерли, как мамонты. «Уолл-стрит получила по заслугам, только и всего», — сказал Айсман. И только Винсента Дэниела тревожили сомнения — ведь они заработали состояние, ставя против общества. «Винни же из Квинса, ему положено все видеть в черном свете», — прокомментировал Айсман.
А Винни на это: «Мы думали, а сами не верили в то, что короткие продажи создают ликвидность, поддерживающую работу рынка».
«Все равно что кормить монстра, — произнес Айсман. — И мы кормили его до тех пор, пока он не лопнул».
Монстр разлетелся на кусочки. Однако на улицах Манхэттена ничто не указывало на важность происходившего. Сила, затронувшая всех, была скрыта от взоров. Такова извечная проблема денег: все, что с ними делают, имеет последствия, но они настолько отдалены от действий, что разум не связывает их друг с другом. Кредиты с завлекающей ставкой, которые предоставлялись людям, не способным погасить их, превращаются в проблемные не сразу, а через два года, когда процентные ставки поднимаются. Облигации, выпущенные под эти кредиты, становятся плохими не одновременно с кредитами, а через несколько месяцев, после множества обращений взыскания на недвижимость, банкротств и принудительных продаж. CDO, созданные на основе этих облигаций, превращаются в проблемные только после того, как тот или иной доверительный управляющий поймет, что средств для их погашения недостаточно. И только тогда конечный владелец этих CDO получает короткое уведомление: «Уважаемый. с сожалением сообщаем, что ваша облигация более не существует.» Но самый большой разрыв наблюдается именно здесь, на улицах. Сколько потребуется времени, прежде чем люди, снующие взад-вперед мимо собора Святого Патрика, осознают, в какую передрягу они попали?
Эпилог
Все взаимосвязано
Примерно в то самое время, когда Айсман с партнерами сидел на ступеньках собора в центре города, я поджидал Джона Гутфройнда, моего прежнего босса, с которым у нас была назначена встреча за ланчем в одном из ресторанов Ист-Сайда, и размышлял среди прочего о том, с какой стати два человека, не питающие друг к другу ни малейшей симпатии, собираются завтракать вместе.
Когда я написал книгу о финансовой ситуации 1980-х годов, десятилетие катилось к закату. Меня совершенно незаслуженно хвалили за своевременность публикации. Социальное напряжение, вызванное крахом ссудо-сберегательных организаций, волной недружественных поглощений и выкупов с привлечением заемных средств, вылилось во взаимные нападки. Если большинство студентов Университета штата Огайо видели в «Покере лжецов» практическое пособие, то большинство теле- и радиожурналистов воспринимали меня как разоблачителя и правдолюба. (Исключение составлял Джеральдо Ривера, который пригласил меня вместе с юными актерами-наркоманами на передачу «Слишком юные для успеха».) На волне настроений, направленных против Уолл-стрит, Рудольф Джулиани удачно выстроил свою карьеру, однако последствия больше напоминали охоту на ведьм, нежели честную переоценку существующего финансового порядка. Публичное линчевание Майкла Милкена, а затем и генерального директора Salomon Brothers Гутфройнда использовалось для отвлечения внимания от тех разрушительных сил, что подняли этих людей на вершину успеха. То же самое относилось и к обновлению культуры торговли Уолл-стрит. Фирмы с Уолл-стрит начали морщить нос, заслышав бранное слово, принуждать мужскую часть персонала обращаться с сотрудниками женского пола почти как с равными и увольнять трейдеров за один взгляд, брошенный на стриптизершу. В 2008 году Bear Stearns и Lehman Brothers больше походили на почтенные компании, построенные на традиционных американских ценностях, чем любая фирма с Уолл-стрит образца 1985 года.
