Эндрю Скотт Берг - Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда
«ВВЕРЯЮ СЕБЯ ВАМ И ЖДУ ПИСЬМА… МОЖЕТЕ ОТПРАВИТЬ ПЯТЬСОТ ДОЛЛАРОВ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ».
Перкинс был доволен решением Джонса. Новый роман должен был стать историей молодого, «идущего своим путем» рядового по фамилии Пруэтт, который знакомится с первым сержантом Милтоном Энтони Уорденом. Перкинс считал, что у Джонса призвание изображать «вечного персонажа», и сказал:
«Из того, что вы сообщили, нам показалось, что вы разглядели нечто действительно важное, и вы оказались правы в трактовке природы такого человека, ведь он никогда еще не был изображен таким понятным».
Джонс проигнорировал отказ в публикации первого романа и написал Перкинсу:
«Я доверяю вашим суждениям, опирающимся на опыт вашей предыдущей работы с подобными рукописями, которого у меня нет. Я готов к работе. Думаю, вы знаете обо всем этом куда больше, поэтому готов отложить роман ради Пруэтта. Как я уже говорил, отдаю себя в ваши руки, не в руки Scribners, а только в ваши, потому что верю в вашу способность видеть в этой писательской игре куда дальше и глубже, чем все, кого я когда-либо встречал и о ком слышал».
Перкинс так же сильно хотел представить эту книгу широкой публике, как и сам Джонс. Редактор ожидал послевоенного оживления в литературе и хотел, чтобы роман Джонса был опубликован сейчас – до того, как появятся новые авторы и заполнят все своими второсортными текстами.
«Я не знаю, сильно ли изменится форма романа, но дух и лицо – да. В некотором смысле книга будет для молодых писателей, не осознающих пока, кто они, и, как это обычно бывает, под ее воздействием они смогут сформироваться», – писал Перкинс Джонсу.
Джонс встречался со своим редактором около шести раз.
«У Перкинса железный самоконтроль, – вспоминал он. – Его походка была такой твердой, что по нему никогда нельзя было заметить, что он пьян».
Макс, казалось, стремится обучить его писать, используя способы, разработанные за десятилетия работы редактором. Первый совет он взял у Хемингуэя, единственного выжившего со времен его великого триумвирата двадцатых годов: «Всегда останавливайся, пока все идет хорошо. Когда вернешься к работе, у тебя будет ощущение, что то, что ты сделал последним, было отличным. Не жди, пока зайдешь в тупик». И после первых нескольких месяцев работы над новым романом Джонс понял, что это бесценный совет.
Его впечатлило еще одно правило из редакторского списка «большого пальца».[299]
«Помню, прочитал об этом где-то, и мне показалось, что это очень верное утверждение – об эффекте, который может обнаружить любой, если он, конечно, писатель. Писатель с трудом может вспомнить, как падал свет, какой была температура и все прочее, когда он пишет. Большинство людей это сделать не способны. Если способны, значит они могут добиться успехов как финансисты, но эта способность уходить на дальний план, когда речь идет о писательстве, в этом я уверен». В июле 1946 года у Джонса было уже достаточно страниц, чтобы показать роман Перкинсу, что он и сделал. Тот высказал ему свое мнение:
«Я не знаю, будет ли эта книга хорошо продаваться, но думаю, нас ждет тяжелая работа в плане сокращения и обработки. Считаю, что это дело нужное и интересное. “Армия” – это что-то, и не думаю, что когда-либо видел, чтобы кто-то трактовал ее так реалистично, как вы. Думаю, единственная причина, по которой рукопись так сильно нуждается в обрезке, заключается в том, что вы объясняете слишком многое. Предоставляете слишком широкую экспозицию… Когда созреете для переработки, уделите больше внимания действию и разговорам (что в своем роде тоже является действием), расскажите все или почти все».
Долгие годы Джонс вспоминал ту боль, которую почувствовал, когда прочитал слова «когда созреете для переработки». Он говорил: «Они как заноза в заднице». Но перкинсовские уроки писательства имели смысл.
«В конечном счете что-то в моей голове встало на место: я впервые понял, что означает абзац. Я осознал всю силу, которой владел, – повышать или понижать уровень эмоций своего читателя точкой, которой заканчивался этот абзац», – признавался писатель.
В то же время Джонс, чьи родители умерли, когда он был за границей, становился все более и более зависим от Перкинса.
«Я был слишком скромен, чтобы думать, что когдалибо смогу заменить ему Тома Вулфа: первый сын случается в жизни всего раз, – говорил Джонс. – Но для меня Макс Перкинс стал отцом».
Позже в 1946 году Джонс придумал название для своего романа – «Отныне и вовек».[300] Он сказал Перкинсу, что взял его из песенки «Виффенпуф»:[301] «Господа певцы уже пьяны, прокляты отныне и вовек…»
Перкинсу очень понравилось название, но, как его дочери могли сказали Джонсу, услышав это от отца, эту фразу также можно было считать отсылкой к «Джентльмену в драгунах» из «Казарменных баллад»[302] Киплинга. К концу 1946 года Перкинс получил еще двести страниц романа. Той же зимой здоровье Перкинса снова начало ухудшаться. Кашель заканчивался приступами удушья. Руки дрожали так сильно, что он вынужден был часто извиняться за неровный, порой неразборчивый почерк. Теперь он пил даже больше, чем раньше.
В том году Макс повстречался еще с одним юношей, который побывал на войне, – Вэнсом Бурджейли.[303] Когда он служил в Тихоокеанском регионе, написал пьесу и отправил ее домой, матери, успешной писательнице. Она отдала рукопись своему агенту Диармуиду Расселу, который, в свою очередь, отправил ее Перкинсу. Прочитав пьесу, Перкинс деловито поинтересовался у Рассела: «Не хочет ли этот юноша написать роман?» Он сопроводил вопрос финансовым предложением. Агент немедленно отправил телеграмму Бурджейли, передав предложение от Scribners, воплотившееся в виде семисот пятидесяти долларов аванса за художественное произведение в прозе.
«В тот момент я перестал быть драматургом и стал романистом», – вспоминал Бурджейли.
Когда-то давно, еще находясь в Штатах, Бурджейли собрал первый черновик «Конца моей жизни»,[304] романа о психическом и нравственном распаде молодого человека во времена Второй мировой войны, который он решительно отложил как «мучительно неразрешимую работу». После предложения Scribners он быстро переработал его и отправил Перкинсу. В декабре 1946 года, после прочтения рукописи, Макс вызвал автора.
К тому моменту Макс Перкинс стал легендой для всех молодых американцев, жаждущих издаваться, и время, которое Бурджейли провел с ним, подтвердило его легендарность. Они встретились в Scribners. Бурджейли обнаружил редактора в его кабинете, тот сидел в шляпе за столом. Перкинс грубовато приветствовал Вэнса и, не проронив ни слова о рукописи, сказал:
– Что же, пойдемте есть.
Они отправились в Cherio’s, где Бурджейли, как и Джеймс Джонс, столкнулся с новым аспектом поведения Перкинса. Скромный редактор теперь, кажется, был неплохо осведомлен о своей репутации и два часа почти непрерывно рассказывал о своей работе с Фицджеральдом, Хемингуэем и Вулфом, машинально перечисляя все предложения, которые делал им в течение многих лет.
Бурджейли сидел, замерев от страха.
Когда принесли кофе, Перкинс повернулся к автору и сказал:
– Теперь что касается вашей книги. Вам нужно написать последнюю главу. Вы должны будете сказать, как продвигается работа над ней. И еще: девушка Синди – слишком важный персонаж, чтобы так долго тянуть со знакомством с ней. Вам придется написать еще и первую главу.
В течение тридцати секунд роман Бурджейли был полностью проанализирован, были выявлены два главных недостатка и предложены решения для их устранения. Автор вдруг понял, что Макс Перкинс обладает «непогрешимым чувством структуры», а также то, что для него возможность обнаружить нового молодого писателя и заняться редактированием его произведения была уже не сложной и интересной задачей, а обычной рутиной. Бурджейли сказал: «Да, сэр» – в ответ на оба его замечания, поблагодарил за обед и отправился домой – писать вступление и заключение. Книга была закончена в этом же году и стала успешным началом его прочной писательской карьеры.
Однажды в январе 1946 года, после того как Макс понял, что не видел окрестностей Коннектикута с начала войны, если не считать тех картинок, что мелькали в окне его поезда, решил взять машину и прокатиться, несмотря на отсутствие водительских прав.
«Был вечер, и было довольно темно, чтобы что-то рассмотреть, – позже написал он Хемингуэю. – Вскоре я решил, что пора вернуться и заняться делами, поэтому, наверное, и ехал слишком быстро. В любом случае я миновал поворот и увидел тень грузовика впереди. Не уверен, что видел свет фар. Я подумал проскочить мимо, но его водитель, похоже, вышел. Грузовик просто стоял посреди дороги. Я сделал все возможное, чтобы вовремя затормозить, но, кажется, здорово врезался в него, потому что разбил машину, всю переднюю часть. Я выбрался из нее и, к своему огромному удивлению, обнаружил, что у меня идет кровь носом».
