Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик
Он сделал еще одну попытку. На сей раз он написал мировому судье по его делу, г-ну Джастису Рейлтону. В длинном письме он напомнил судье обо всех преступных делах, по которым он давал показания за последние несколько лет. Он в свое время сообщил о подделках банкнот Государственного банка Англии, что побудило правление Банка принять его совет (и просить, хотя и тщетно, прощения для него за прошлые преступления, в которых он обвинялся). Он доложил о фальшивомонетчиках, орудовавших на Монетном дворе. И не следует забывать о печатниках-якобитах, отправленных на виселицу благодаря его свидетельству.
Теперь, сообщал он Рейлтону, он расплачивается за свои услуги короне. "Я был причиной того, что Картера поставили к позорному столбу еще до того, как я обнаружил, где Картер и его жена занимались подделкой монет" — и теперь "их преступная злоба столь велика, что они тайно замыслили оболгать меня перед правительством, будто я собирался заняться подделкой солодовых билетов". Он просил судью вспомнить о его услугах правительству. Если бы он это сделал, то ни "Ваша честь, ни суд не поверили бы утверждениям таких дурных людей[391] против меня".
Ответ Рейлтона не сохранился — вероятно потому, что его и не было: судьба Чалонера была в руках смотрителя Монетного двора. И узник вновь обратился к Ньютону. К концу февраля, когда опасность стала неминуемой, Чалонер написал ему еще два раза. Доказательство против него было не просто ложно, утверждал он, но бессмысленно. Он никак не мог совершить преступлений, в которых его обвиняли. Почему же? Да потому, говорил теперь Чалонер, что он был некомпетентен, не способен выполнить основные требования этого ремесла. "Я помню, что говорил Вам, будто разбираюсь в гравировке, — писал он. — Но, что бы я ни говорил, ни один человек в мире не станет утверждать, что я умею или когда-то умел гравировать плоским штрихом". (Плоский штрих подразумевает использование плоского штихеля с тонкими углублениями на конце; он используется, чтобы проводить параллельные линии, штриховку, которая добавляет глубины буквам или гербам. Эта техника требует значительного навыка, и без нее нельзя было бы изготовить качественные копии солодовых билетов). "Я умею немного гравировать, — соглашался он, — но я никогда не гравировал буквы плоским штрихом или как-либо иначе, разве только дурачился с резцом, как мог бы сделать любой". Чалонер понимал, что тут не все гладко. "Я помню, что сказал Вам однажды, будто умею гравировать и чеканить монету", — признавался он, но он не имел в виду, что Ньютон поймет его буквально. "Я упомянул об этом просто к слову, потому что Тейлор научил меня гравировать штампы, но, умоляю, спросите Тейлора, могу ли я сделать какую-нибудь вещь плоским штрихом".
Это писал человек, который всего несколько недель назад хвастался Лоусону, что нет ничего "исполненного в виде монеты или на бумаге, что он не мог бы воспроизвести с легкостью". Чалонер никогда не упускал случая щегольнуть своими умениями. Его знание теории и практики чеканки было для него основанием публично заявлять о превосходстве над смотрителем. Под этим же предлогом он вынуждал своих союзников, одного за другим, брать на себя львиную долю риска в каждой схеме. Даже в Ньюгейте он склонял свидетелей к своей версии истории при помощи своей репутации, прибегая как к угрозам, так и к обещаниям богатства в будущем, когда неуловимый Уильям Чалонер вновь уйдет от возмездия.
Теперь он отрицал все это, написав в своем последнем письме перед судом: "Я никогда в жизни не умел заниматься ювелирным делом". Он не мог подделывать монеты, его жалких способностей хватало только на то, чтобы выполнять поручения: "Те пистоли были сделаны Коффи и Грейвнером, и вся моя вина в том, что я доставлял для них штампы". У него не было ни разумения, ни ловкости пальцев. И вновь: "Я никогда во всей моей жизни не гравировал плоским штрихом,[392] и даже если теперь это спасло бы мою жизнь, я не мог бы сделать этого, нет у меня пластин, призываю Бога Всемогущего в судьи". К тому же если некогда у него и был соблазн согрешить, то теперь его не было: "Инструмент, который я показывал в Парламенте, был испорчен и утрачен[393] уже давно".
Мы знаем, что Ньютон получил это сообщение, как и предыдущие, поскольку они сохранились в его бумагах, связанных с Монетным двором. Мы можем сказать почти наверняка, что он не собирался писать ответ. Когда он действительно хотел ответить на письмо, он оставлял заметки и черновики, в которых доводил до совершенства свои мысли. Ничего подобного не существует в отношении писем Чалонера.
Чалонер понял, что враг неумолим. За свою преступную карьеру Чалонер провел в тюрьме довольно много времени — возможно, более года, — но ни разу не предстал перед судом. Теперь было очевидно, что это неминуемо, причем придется ответить за преступление, которое может привести прямиком к "тайбернскому дереву повешенных". И в конце концов Чалонер не выдержал. Лоусон сообщил Ньютону, что Чалонер сошел с ума, "разорвав в клочья свою рубашку и бегая совершенно голым в полночь по камере полчаса кряду".
Приступы приходили и уходили, в перерывах случались моменты просветления и менее тяжелого бреда. При первом приступе безумия, как писал Лоусон, "мужчины привязали его за руки и ноги к кровати, но теперь он кажется более разумным". Когда в камере восстановилась тишина, Чалонер доверил Лоусону причину своего спокойствия: "Он услышал очень хорошую новость о том, что ему не смогут предъявить обвинения, и теперь он не сомневается, что ускользнет … как делал уже пять раз до этого".[394]
Лоусон, по-видимому, полагал, что Чалонер бредит по-настоящему. По крайней мере еще один наблюдатель был согласен с этим. Его биограф написал, что "предчувствие того, что с ним должно было случиться, вызвало у него приступ болезни и настолько сильно повредило его ум, что порою он бредил". Когда безумие охватывало его, "ему непрерывно чудилось, что за ним пришел дьявол и тому подобные ужасные небылицы".[395]
В то же время никто не сомневался, что Чалонер оценил все преимущества безумия и решил ими воспользоваться. Лоусон дважды слышал, как Чалонер говорил, "что если во время [судебной. — Прим. ред.] сессии он почувствует опасность, то притворится больным,[396] в ином же случае он будет здоров и примет судебное испытание". С этим согласен и биограф Чалонера. "Он хотел довести эти приступы невменяемости до такого совершенства, — писал он, — чтобы можно было отсрочить приближение суда, достоверно изображая сумасшествие".
Глава 24. Простая и честная защита
Хитрость не сработала. Уильям Чалонер не мог остановить Ньютона. Следующее заседание суда открылось в начале марта 1699 года в Гилдхолле, лондонской ратуше, из средневекового Большого зала которой с 1411 года осуществлялось управление городом. Там собирались большие жюри присяжных Лондона и графства Мидлсекс. Эти коллегии не штамповали обвинительные акты по команде честолюбивых прокуроров. Скорее, они должны были гарантировать, что никто не будет предан суду по капризу суверена или по доносу конкурента. Чтобы процесс мог продолжиться, истец должен был представить присяжным доказательства, которые он планировал изложить перед судом первой инстанции, и у коллегии было неоспоримое право отклонить обвинения, которые она сочтет необоснованными.
Большое жюри было препятствием, которое Ньютон не сумел преодолеть при предыдущей попытке привлечь Чалонера к суду, и на сей раз он подготовился значительно лучше. Второго марта, когда корона представила коллегии дела, которые подпадали под юрисдикцию Мидлсекса, не было сделано ни единого упоминания о Солодовом заговоре — к удивлению Чалонера, который по-прежнему горячо отрицал свои навыки в гравировке. Вместо этого Ньютон подготовил три совершенно иных обвинительных акта.
Чтобы приберечь кое-какое оружие для выступления в уголовном суде, Ньютон использовал только двух из шести свидетелей, которых он вызовет позже, подкрепив их показания дополнительными доказательствами, полученными в ходе допросов.
Эти двое свидетелей — Томас Тейлор и Кэтрин Коффи — сообщили присяжным сведения, как они утверждали, из первоисточника о роли Чалонера в деле о подделке французских пистолей. Затем благодаря информации, полученной от Элизабет Холлоуэй, Ньютон сумел предоставить письменные показания в поддержку следующего обвинения — в том, что Чалонер вынудил Томаса Холлоуэя бежать в Шотландию, чтобы развалить более раннее дело. А для третьего обвинительного акта, также подкрепленного письменными показаниями, Ньютон изложил историю о том, как Чалонер подделал великое множество разных английских монет от шестипенсовиков до гиней, — и в его описании это стало своего рода оргией фальшивомонетничества. Как утверждал Ньютон, за один-единственный день в августе 1698 года Чалонер отчеканил золотые пистоли, гинеи и почти сто серебряных монет: двадцать крон, сорок полукрон, двадцать шиллингов и десять шестипенсовиков.
