Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик
Болл и Уитфилд были вне себя от ярости. Они пробыли в тюрьме больше месяца. К середине августа у Болла лопнуло терпение, и он сказал своему другу: "Будь проклята моя кровь, я был бы уже на свободе, если б не он", подразумевая Ньютона. Уитфилд согласился: человек, наказавший их, "негодяй, и, если король Яков когда-нибудь вернется, то он застрелит его" — измена за изменой, сначала подделка королевских монет, а теперь — якобитские мечты о свержении короля Вильгельма. Болл радостно приветствовал это двойное предательство: "Будь я проклят, если я сам с ним не расправлюсь — хотя я еще не знаком с ним, я найду его".
Но в этой тесной камере был по крайней мере один человек, который подслушивал. С тех пор как Ньютон принялся за эту работу, кто-нибудь всегда подслушивал. На сей раз это был некто Бонд. Сэмюель Бонд.
Бонд был chyrugeon — хирургом; он был родом из Дерби, а теперь жил в Глассхаус-Ярде в Блэкфрайерсе. Его арестовали за долги, и у него была прекрасная память на разговоры. Его показания завершили дело против фальшивомонетчиков. Вдобавок к угрозам в адрес смотрителя Бонд слышал, как эти двое планировали отказаться от своих показаний и как описывали золочение фальшивых монет. Он сообщил, что, по их словам, это обходилось не больше чем в шесть или семь пенсов [310] за монету.
Все шло по плану: фальшивомонетчики и предатели сами подписывали себе приговор. Ньютон устроил все так, что он или те, кого он убедил или заставил служить своими глазами, ушами — и провокаторами, имели возможность ловить их на болтовне. Болл и Уитфилд, раздувшиеся от бахвальства и обложенные со всех сторон, являли собой подтверждение — изящное, как любое геометрическое доказательство, — того, что связываться с Ньютоном было смертельно опасно.
В то время как болтливые дураки вроде Болла и Уитфилда не приносили Ньютону особых хлопот, Уильям Чалонер представлял собой большую проблему, причем совершенно иного рода. Он был значительно более честолюбив, чем обычные наивные оптимисты, противостоявшие Ньютону. "Он презирал мелкое мошенничество, направленное на отдельных людей", стремясь вместо этого "обмануть целое королевство",[311] как с толикой гордости выразился его биограф. Хотя авторы жизнеописаний преступников обычно склонны преувеличивать масштабы их личности, Чалонер и вправду стремился играть по-крупному — и в отличие от любого другого фальшивомонетчика на пути у Ньютона он умел просчитывать свои действия на много шагов вперед. Схема, которую Чалонер привел в движение весной 1697 года, стала возможна благодаря тем действиям, которые он совершал в предыдущие три года, чтобы получить некоторую власть над самим Монетным двором.
Чалонер, как и Ньютон, понимал, что подделывание неизбежно связано с предательством. Фальшивомонетчик, вынужденный обращаться к другим, чтобы дать ход своим изделиям, знал, что некоторые из его союзников могут быть арестованы, а затем попытаются спасти собственные шкуры. Чалонер уже догадался, что единственно верный способ пустить монеты на рынок, не передавая их кому-либо открыто, — делать это изнутри Монетного двора.
Он уже пытался проникнуть внутрь этого волшебного круга, но Ньютон не поддался на его уловку. Его следующая попытка внедриться была подготовлена лучше. В феврале 1697 года Чалонер предстал перед специальной комиссией Палаты общин, проверявшей сообщения о злоупотреблениях на Монетном дворе. Он представил комиссии казавшийся неопровержимым перечень ошибок Монетного двора, а также предложил собственные способы их устранения. Прежде всего, он утверждал, что чиновники Монетного двора были неспособны обнаружить подделку или даже сами принимали участие в обрезке монет, происходившей прямо перед ними на поточной линии. Чалонер сказал парламентским следователям, а затем повторил в краткой брошюре, что служащие, занимавшие руководящие посты на Монетном дворе, имели столь узкую специализацию, что не могли выявить мошенничество в работе друг друга. "Ни один из упомянутых чиновников, руководящих рабочими, — писал он, — не знает ни того, сделал ли пробирных дел мастер слиток соответствующим стандартам", ни того, "действительно ли плавильщик придал слитку форму и упругость, пригодную для отпечатка" (для штамповки на поверхностях монет), и так далее, вплоть до того, что, как заявил Чалонер, "теперь все занятые в этом деле работают более всего для своей собственной выгоды".
К чему вела столь узкая специализация? Как утверждал Чалонер, уже очевидно, что "имеется большое количество фальшивых монет, сделанных на Монетном дворе", что работники Монетного двора продают штампы из Тауэра, и "деньги, которыми мы пользуемся, сделаны столь некачественно, что они могут быть легко испорчены, уменьшены и подделаны".[312]
Хуже всего было то, что по крайней мере часть обвинений Чалонера была верна. Штампы исчезли из Монетного двора. Фальшивомонетчики производили фальшивую монету. Отдельные чиновники Монетного двора действительно работали, как выразился Чалонер, "более всего для своей собственной выгоды". Гниение начиналось с головы,[313] с мастера Томаса Нила, который получал свой процент от каждой монеты, выпущенной во время перечеканки, и только в 1697 году заработал таким образом более четырнадцати тысяч фунтов, абсолютно ничего не делая — всю работу он переложил на плечи помощника, получавшего сравнительно небольшое жалование. Со служащими рангом пониже дела обстояли не лучше — комиссия с презрением, едва замаскированным официальными оборотами, сообщала, что "нынешний пробирных дел мастер и нынешний плавильщик женились на двух сестрах".
Почему имело такое значение, что эти двое породнились? Потому что, хотя прежний плавильщик оставил свой пост, не сумев получить прибыль при согласованной цене четыре пенса за фунт расплавленного серебра, счастливый муж "заработал на этом месте большое состояние[314] и держит карету". Здесь не прямо, но вполне ясно подразумевается коррупция. Был только один способ, которым новый плавильщик мог так легко обогатиться, в то время как его предшественнику это не удалось. Его свояк, пробирных дел мастер, должен был снабжать его серебром, смешанным с большим количеством более дешевого металла, а разницу они присваивали себе.
Это, без сомнения, предвещало большую беду. Если бы все узнали, что Монетный двор на самом деле выпускает монету со пониженным содержанием серебра, ценность английской валюты снова стала бы фикцией. Однако такая форма мошенничества подразумевала очевидное решение, к которому нетерпеливо подводил Чалонер. Если управление работниками Монетного двора, склонными к халатности, заговорам и стяжательству, оказалось не по силам высшему руководству Монетного двора, будь то Нил, пренебрегавший своими обязанностями, или неопытный Ньютон, почему бы не направить туда "чиновника[315]… который понимает в плавке, пробировании, легировании, гравировке, кузнечной работе и остальных операциях по чеканке монет"? Этот человек "должен контролировать исполнение приказов и брать пробу металла во время изготовления монет", каждый месяц сообщая под присягой о результатах своих усилий.
Не стоило и говорить, кто был этим образцом совершенства. Однако Чалонер понимал, что разбор недостатков в управлении Монетным двором — не основание для того, чтобы доверить ему столь ответственную должность. Поэтому он решил продемонстрировать свои уникальные качества, отличавшие его от других фальшивомонетчиков Лондона, и предложил парламентариям попробовать его в деле. Чалонер заявил, что изобрел новую технику, подход, который он описал как "скромно предлагаемый метод … изготовления монет таким образом, что их никак невозможно будет подделать".[316]
Все подделки, напоминал он комиссии, сделаны путем "либо литья, либо чеканки". Он знал, как справиться и с тем и с другим. Чтобы победить тех, кто хорошо подделывал монеты Монетного двора с обрамлением, он предложил новую технику и машину, которая будет гуртовать ободок монет "пустотами или углублениями". Такая тонкая работа сделала бы "совершенно невозможной отливку фальшивых денег". Чтобы доказать это, Чалонер попросил комиссию передать один из гуртованных им образцов гильдии ювелиров, чтобы они подтвердили, что новый метод не может быть скопирован. Это был типичный Чалонер. Он никогда еще не видал Монетного двора изнутри. Несмотря на все свои усилия, он не занимал никакой официальной должности, связанной с деньгами; за последние пять лет он не раз попадал под подозрение в изготовлении фальшивых монет. И все же он собственноручно предоставил Парламенту доказательство того, что он вполне мог при желании совершить преступление, наказуемое смертной казнью.
