Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик
Арчер не выдал имена зачинщиков, и 21 мая король Карл I выпустил последний ордер на пытку в истории Англии. В соответствии с ним лейтенант Тауэра сначала показал Арчеру дыбу. Тот смотрел, но оставался нем, отказываясь назвать имена. Это молчание повлекло исполнение второй части приказа: следователи должны были "растягивать его на дыбе[303] столько, сколько сочтут целесообразным". Люди из Тауэра повернули Арчера спиной к дыбе, чуть пониже рамы, а его запястья и лодыжки привязали к двум валикам. По приказу солдаты приводили в движение рычаги, соединенные с колесами. Тело Арчера поднималось, пока не достигло уровня рамы. При последующих движениях веревки растягивали его члены, выворачивая кости из суставов. Возможно, он обладал невообразимо стоическим характером или же попросту случайно затесался в толпу и действительно не знал никого, кого можно было выдать. Так или иначе, Арчер молчал.[304] В конце концов его мучители сдались. На следующий день он был повешен.
Но, несмотря на мстительное удовлетворение, доставляемое пытками, — известно, что Яков I благословлял палачей, которые трудились над убийцей Гаем Фоксом, говоря: "Да поможет Бог вашей благой работе", — официально истязания вышли из фавора, по крайней мере — перестали считаться допустимым способом получения показаний во время следствия. Использование в Англии суда присяжных помогло охладить энтузиазм по поводу практики пыток: присяжные могли вынести обвинительный вердикт на основании любого свидетельства и не нуждались в признании, вырванном с криками боли. Более того, признание вины или любое иное свидетельство, полученное под пыткой,[305] не считалось вполне надежным.
Но, хотя формально пытки и не применялись, следователи при необходимости прибегали к физическому воздействию. У Исаака Ньютона было много способов извлечь желаемую информацию из строптивых заключенных, и он использовал их все. Большинство из них не выходили за общепринятые рамки: это была торговля страхом, а не болью. Он предлагал краткую отсрочку приговора в обмен на информацию, угрожал мужьям и обещал награду женам и любовницам. Но есть одно — и только одно — свидетельство об использовании им более жестоких методов в отчетах, которые он не сжег. В марте 1698 года Ньютон получил письмо из Ньюгейта, написанное Томасом Картером, одним из ближайших партнеров Чалонера. Картер отправил множество писем, подтверждающих, что он готов свидетельствовать против своего бывшего сообщника, но у этого был постскриптум. "Завтра меня закуют в железо,[306] — писал он, — если Ваша милость не прикажет обратное". Другими словами: не причиняйте мне боль! Пожалуйста. Я буду говорить. Я готов.
Неприятный случай. Заковать в железо не то же самое, что поднять на дыбу, но и это способно причинить ужасную боль. Некоторые историки осудили Ньютона, сочтя такую жестокость в борьбе с фальшивомонетчиками свидетельством поврежденного ума, крайнего бессердечия. Фрэнк Мануэль, один из самых влиятельных биографов Ньютона, утверждал, что удовольствие, которое тот получал от преследования и наказания фальшивомонетчиков, было своего рода катарсисом после того гнева и боли утраты, что свели его с ума в 1693 году. "В этом человеке был неистощимый источник гнева, — пишет Мануэль, — но он, по-видимому, нашел некоторое освобождение от своего бремени в этих обличительных тирадах в Тауэре". И добавляет: "На Монетном дворе [Ньютон] мог причинять боль и убивать, не нанося ущерб своей пуританской совести. Кровь фальшивомонетчиков и обрезчиков[307] питала его".
Все это почти наверняка чепуха. Нет никаких записей о злорадстве Ньютона по отношению к его жертвам или о том, что он присутствовал во время какой-либо попытки использовать физическое принуждение, чтобы извлечь информацию. Скорее, он был обычным чиновником, который выполнял свою работу, прибегая к доступным в то время средствам. Все, кто был вовлечен в систему уголовного правосудия, пользовались бедственным положением и лишениями заключенных, а при необходимости и потайной комнатой с ее ужасами. Вероятно, для достижения большинства целей было достаточно угроз. Из сохранившихся записей следует, что Ньютон, как и большинство других английских чиновников, не применял пыток в юридическом смысле (хотя вероятно, что по крайней мере несколько человек из тех, кто был в его ведении, получили некоторые телесные повреждения). Ему это попросту было не нужно. Причины, заставившие монархов прекратить эту практику, были не менее убедительными и для Ньютона.
И все же это не отменяет главного: Ньютон, лишь несколько месяцев тому назад оставивший жизнь кембриджского философа, невероятно быстро научился справляться с любой грязной работой, которая требовалась от городского полицейского в семнадцатом столетии. Он нашел в себе способность делать то, что должно.
Глава 17. Я бы уже был на свободе, если бы не он
Большинство лондонских фальшивомонетчиков не осознавали, какую опасность представляет для них этот странный новый смотритель Монетного двора. Документы, которые Ньютон не сжег, написанные между 1698 и 1700 годами, свидетельствуют, что смотритель и торговцы фальшивыми деньгами едва ли соревновались на равных. В документах Монетного двора встречается следующая история о заговоре лета 1698 года. В начале июля человек по имени Фрэнсис Болл объявился в "Короне и скипетре" на улице Св. Андрея в лондонском Сити. Эта таверна имела плохую репутацию и была своего рода информационным центром для тех, кто занимался незаконным ремеслом. Кто-то там рассказал Боллу о Мэри Миллер. В то время ей не везло, но она была известна тем, что промышляла сбытом фальшивых денег, последний раз — оловянных шиллингов. С точки зрения Болла, это была идеальная сообщница — она была профессиональна и нуждалась в деньгах. Он сказал ей, что он и его друзья "могли подсказать … [ей] способ, как оказать услугу и им, и себе и заработать немного денег".
Предложение Болла было таково: он сделал или купил двадцать фальшивых испанских пистолей (двое свидетелей Ньютона в этом пункте расходились). Теперь ему нужно было избавиться от них. Он попросил Миллер сбыть эту партию одному из ее знакомых. Она пыталась сопротивляться соблазну — по крайней мере, как утверждала сама, вероятно, чтобы представить себя в лучшем свете. Она сказала Боллу, что у нее нет одежды, достаточно представительной для этой работы; Болл пообещал купить ей хорошую одежду. Она сказала, что знает только одного человека, которого могло бы заинтересовать такое предложение; Болл ответил, что готов рискнуть. Она дважды вставала и собиралась уйти из "Короны и скипетра". Оба раза Болл звал ее назад. Наконец она сдалась.
Позже в тот день Миллер принесла две фальшивые монеты в дом в Смитфилде, где находился мясной рынок и где в предыдущем столетии казнили фальшивомонетчиков. Она показала свои пистоли госпоже Сейкер (также известной как Шейкер), оставила один как залог и назначила встречу с Боллом в соседней таверне на следующий день. Приехали оба — и Болл, и Миллер. Сейкер уже ждала их. Болл пытался дистанцироваться от преступления и препоручил бумажный кошелек с фальшивыми монетами Миллер. Та послушно передала его Сейкер, которая оказалась подсадной уткой. Ее муж и еще несколько человек ворвались в таверну, отобрали фальшивые пистоли и схватили Болла и Миллер.[308]
Болл, который сделал первую ошибку, наняв Миллер, усугубил катастрофическую ситуацию, решив использовать ее в качестве посыльной. Когда стало казаться, что ее могут освободить, он поручил ей "пойти к некоему г-ну Уитфилду и попросить, чтобы тот взял его … на поруки". Он сказал Миллер, что "заготовки для подделки испанских пистолей были отлиты … в доме Уитфилда". Надо было срочно избавиться от инструментов для чеканки, прежде чем "станет еще хуже". Это была улика, на основании которой можно было повесить обоих мужчин, но Миллер отказала Боллу, сказав ему, что уже слишком поздно и Уитфилд ничего не успеет сделать. Так оно и было. Мэри Миллер была хорошо известна Исааку Ньютону.[309] Она уже предала Уитфилда — по крайней мере, женщина, названная "близкой подругой" Уитфилда, обвинила ее в этом. Через день-два Уитфилд оказался соседом Болла по переполненной камере Ньюгейта.
Болл и Уитфилд были вне себя от ярости. Они пробыли в тюрьме больше месяца. К середине августа у Болла лопнуло терпение, и он сказал своему другу: "Будь проклята моя кровь, я был бы уже на свободе, если б не он", подразумевая Ньютона. Уитфилд согласился: человек, наказавший их, "негодяй, и, если король Яков когда-нибудь вернется, то он застрелит его" — измена за изменой, сначала подделка королевских монет, а теперь — якобитские мечты о свержении короля Вильгельма. Болл радостно приветствовал это двойное предательство: "Будь я проклят, если я сам с ним не расправлюсь — хотя я еще не знаком с ним, я найду его".
