Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик
В соответствии с требованиями жанра Чалонер тщательно перечислил несколько возражений на свой план и ответил на них якобы неотразимыми контрдоводами. Кто-то скажет, что это потребует от работников по металлу слишком многого? Это не так, отвечал он, поскольку, к примеру, даже загруженному работой ювелиру не нужно больше двух пар ножниц. Возможно, фальшивомонетчики попытаются использовать легальных работников по металлу как подставных лиц, чтобы купить "ножницы, тигли и прочее для них". Но нет! Можно запросто ввести учет покупателей, и "если они пожелают купить более двух или трех пар в течение семи лет, то они должны быть подвергнуты допросу как подозреваемые в фальшивомонетничестве".
И самое важное: как объяснил Чалонер, все рассуждения о черном рынке инструментов без лицензии — чистая фантазия. Во всей Англии не больше двенадцати — четырнадцати мастеров, способных сделать сложные металлические инструменты, необходимые для изготовления фальшивых монет крупными партиями. Большинство из них находится в Лондоне и не более четырех — в Бирмингеме и Шеффилде.[238] За такой маленькой группой можно легко наблюдать.
Даже если цифры, приводимые Чалонером, были неточны (а это, вероятно, так и было), они вполне отражали ритм, в котором Англия превращалась из захолустья в могущественную мировую державу. В стране были мастера, способные решать самые сложные на тот момент технические задачи, но этих умельцев было не так много. Такова была действительность, окружавшая Чалонера и Ньютона: королевство, которое торговало товарами и знаниями по всему земному шару, изготавливало гвозди вручную.
Из предложений Чалонера ничего не вышло — в том смысле, что Парламент проигнорировал его советы. Не был принят закон о регистрации инструментов для обработки металлов; ничего не было сделано для контроля за мастерскими; никакие бухгалтерские книги не учитывали, сколько пар ножниц покупали и продавали ювелиры. Но суть была не в этом: Чалонер затеял большую игру, для которой его брошюра возымела желаемый эффект. "Скромно предлагаемые идеи", по-видимому, попались на глаза по крайней мере одному важному человеку — Чарльзу Мордонту, графу Монмутскому, бывшему лорду казначейства, к которому ранее обращался Локк как к одному из потенциальных благотворителей Ньютона.
Притязания Чалонера на познания более высокие, чем у мастеров Монетного двора, сделали его потенциально ценным для опасных политических трюков Мордонта. Будучи некогда доверенным лицом короля Вильгельма, Мордонт вышел из королевской милости к началу 1690-х годов. Желая вернуться во власть, он искал слабые стороны у своих преемников в казначействе. Его главной целью был человек, который стал патроном Ньютона, Чарльз Монтегю, граф Галифакса, ныне канцлер казначейства. У этих двух магнатов была длинная история отношений, в которой переплетались союзничество и вражда. Но их последователи еще не были в нее вовлечены.
В это время Чалонер, возможно, был более удачлив, чем когда-либо. Поддержка Мордонта привела к тому, что правительство выплатило ему тысячу фунтов награды за то, что он выдал печатников-якобитов два года тому назад. В конце года благодаря поддержке и влиянию Мордонта и, возможно, по его заказу Чалонер дал свидетельские показания перед Тайным советом, в которых обвинил Монетный двор в неспособности справиться со снижением качества чеканки, а возможно, и в соучастии в нем.
Это был по-своему замечательный момент, когда прежний беглый подмастерье и торговец сексуальными игрушками входил в зал Совета, спроектированный сэром Кристофером Реном во дворце Уайтхолл. Он прибыл, чтобы говорить с теми, кто говорит с королем. Если он сумеет доказать, что действительно понимает механику изготовления денег, а затем убедить их, что благодаря своим профессиональным навыкам он выведал пороки в основе английской денежной системы, ему достанется главный приз — доступ на Монетный двор.
Но того, на что он, возможно, надеялся, не случилось. С первого раза Чалонер не смог убедить своих слушателей, что он именно тот человек, который наведет порядок на Монетном дворе. Однако его доказательства были восприняты достаточно серьезно, чтобы начать расследование и заставить чиновников Монетного двора ответить на его обвинения. Это было хорошее начало. Но, прежде чем составить более подробный отчет о предполагаемой коррупции, он должен был раздобыть наличных. И тогда, решив "жить так же, как любой почтенный человек в королевстве, своим мастерством, которому он будет следовать, как он заявил, невзирая на закон",[239] Чалонер придумал, возможно, самый вдохновенный план в своей насыщенной карьере.
Вот в чем Чалонер увидел свой шанс. В августе 1694 года открыл двери Государственный банк Англии. Получивший хартию специально для того, чтобы привлекать капитал лондонских богачей и предоставлять его правительству, он занимался еще кое-чем — особым бизнесом, которого никогда прежде не видывали в Англии. День за днем клерки изготовляли красиво оформленные листки бумаги, на которых были изображены довольно большие числа, и передавали их своим клиентам. Эти клиенты, богатые люди, прятали бумаги в кошельки или карманы и расхаживали с ними по Лондону. Они в свою очередь передавали эти бумаги другим людям, тем, кому они задолжали, — налоговому инспектору в казначействе или, возможно, партнеру в новом бизнесе. Случалось, что такая бумага возвращалась назад в банк. Там по требованию клерк доставал соответствующее количество золотых гиней или серебряных крон и обменивал металл на бумагу.
Многие — и среди них, конечно, Чалонер — восприняли внезапное появление того, что потом назовут банкнотами, как дар небес: это был верный путь к богатству, выложенный не золотом, а бумагой — первыми бумажными деньгами Англии.
Глава 13. Старые уловки
1690-е годы для большинства бумажные деньги были оксюмороном, столь же смешным и внутренне противоречивым, как мудрый дурак или трусливый лев. Бумага не могла быть реальными деньгами. Но цена войны и снижение качества отчеканенной монеты вызвали необходимость придумать что-то, что могло стать средством взаиморасчета между покупателями и продавцами, должниками и кредиторами, и это подтолкнуло процесс.
Идея, лежащая в основе Государственного банка Англии, была не нова. Попытки создать прототипы национальных банков предпринимались в Лондоне в 1682 и 1683 годах, а главный основатель Государственного банка Англии, Уильям Патерсон,[240] сделал свое первое предложение правительству об учреждении ссудной компании в 1691 году. Но идея центрального банка, выдающего кредиты, оставалась подозрительной — она казалась удобным способом обогащения инвесторов за счет страны. Патерсон предлагал правительству платить шесть процентов от заема в миллион фунтов, что было немедленно отклонено Палатой общин.
Но к 1694 году король Вильгельм находился в отчаянном положении. Казначейство попыталось взять свою собственную ссуду в 1692 году и было вынуждено предложить сначала десять процентов, а затем разорительные четырнадцать процентов, чтобы привлечь менее девятисот тысяч фунтов — значительно меньше половины того, что было необходимо для обеспечения армии[241] в Нидерландах, не считая других расходов правительства. Когда Патерсон возобновил свое предложение в 1694 году, на сей раз для банка с капитализацией в 1,2 миллиона фунтов, канцлер казначейства провел его через все еще враждебно настроенный Парламент во время самой малочисленной сессии Палаты общин — отчеты указывают, что проголосовало только сорок два члена.[242]
Как предполагалось, в своей окончательной форме Банк должен был оказывать очень простую услугу. Богатые люди вносили бы деньги, составляющие капитал Банка, а затем Банк предоставлял бы эти деньги — и только эти деньги — правительству. Вкладчики получали доступ к своим вкладам тремя способами. Они могли держать "книгу или бумагу", куда вносились их финансовые операции, — прообраз банковской книжки. Они могли давать письменные обязательства оплаты, не превышающие размеров их вклада, — прототип чеков. И самое главное — они могли держать свои деньги в виде "имеющих хождение наличных купюр", которые Банк обещал принимать по требованию и обменивать, полностью или частично, на твердую монету. (Клерки отмечали частичные платежи на самой купюре).
Вот так это начиналось: деньги, нарисованные на листке бумаги. Они быстро стали чем-то большим. Одалживая полную сумму своих депозитов (а достаточно скоро и больше) правительству и выпуская купюры в размерах той капитализации, которую могли обеспечить вкладчики, Государственный банк Англии совершил настоящее экономическое чудо — создал капитал из ничего. Это было рождением того, что стало известно как фракционная резервная банковская система, основа современных финансов. Фракционный резервный банк, действующий при условии, что только маленький процент вкладчиков в определенный момент потребует свой вклад назад, может давать взаймы больше денег, чем общая сумма его капитала. Насколько больше — это важный вопрос. Банки, которые предоставляют кредиты на суммы, значительно превосходящие имеющиеся у них депозиты, рискуют исчерпать наличные средства, если слишком большое число вкладчиков потребует вернуть деньги. Если банковская система в целом дает в долг слишком мало, кредитование сокращается, ссуды становятся более дорогостоящими, и это подавляет экономическую жизнь. (Инстанции, регулирующие банковскую систему, могут использовать требование поддержания резерва — сколько наличных денег в процентах от ссуды банк обязан держать под рукой — в качестве инструмента сокращения или увеличения кредита и таким образом теоретически имеют возможность не позволять экономике становиться ни чересчур вялой, ни избыточной. Но разрыв между этой теорией и практикой, возможно, не так мал, как того желали бы экономисты).
