Джо Хилл - Страна Рождества
Но ее правая рука помнила, что делать, и она дала байку еще больше газу, двигатель загрохотал, и мотоцикл выскочил из крена, как пробка, которую толкнули под воду и отпустили. Резина нащупала дорогу, и «Триумф» понесся прочь от камер, микрофонов, Табиты Хаттер, Лу, ее коттеджа и здравомыслия.
Дом СнаСпать Уэйн не мог, а занять свой ум ему было нечем. Его тошнило, но желудок у него был пуст. Ему хотелось выбраться из машины, но он не видел никакого способа этого добиться.
У него была мысль вытащить один из деревянных ящиков и ударить им по окну в надежде его разбить. Но ящики, конечно, не открывались, когда он их потянул. Он сжал кулак и вложил весь свой вес в сильнейший размах, ударил в одно из окон со всей силой, что мог собрать. Волна дрожащей, жалящей боли ожгла ему костяшки пальцев и толкнулась в запястье.
Боль его не остановила; если что, она сделала его еще более отчаянным и безрассудным. Он откинул голову и въехал ею в стекло. Было такое чувство, будто кто-то приставил к его лбу трехдюймовый железнодорожный костыль и ударил по нему серебряным молотком Чарли Мэнкса. Уэйна отбросило в черноту. Это было так же страшно, как падение с длинного лестничного пролета, внезапное ошеломительное погружение в темноту.
Зрение вернулось к нему мгновенно. По крайней мере, ему казалось, что мгновенно — может быть, это случилось часом позже. Может быть, тремя часами. Как бы долго это ни тянулось, когда его зрение и мысли прояснились, он обнаружил, что ощущение спокойствия у него восстановлено. Голову ему наполняла реверберирующая пустота, словно несколько минут назад кто-то взял на фортепиано сокрушительно громкий аккорд, последние отголоски которого замирали только теперь.
Им овладела поразительная усталость — не вполне неприятная. Он не чувствовал ни малейшего желания двигаться, кричать, планировать, плакать, беспокоиться о том, что будет дальше. Он осторожно исследовал языком один из своих нижних передних зубов, который расшатался и имел привкус крови. Уэйн прикидывал, так ли сильно ударил он головой, чтобы едва не вытряхнуть этот зуб из десны. Небо покалывало от прикосновений языка, оно ощущалось шершавым, наждачным. Это не особо его озаботило, он это просто отметил.
Когда он наконец начал двигаться, то только протянул руку и поднял с пола свой елочный полумесяц. Тот был гладким, как зуб акулы, и его форма напоминала ему специальный ключ, которым пользовалась его мать, ремонтируя мотоцикл, ключ-толкатель. Это тоже своего рода ключ, подумал он. Его полумесяц был ключом к вратам Страны Рождества, и он ничего не мог поделать: эта мысль приводила его в восторг. Нет такой вещи, которая могла бы поспорить с восторгом. Это как увидеть красивую девушку с солнечным светом в волосах; как есть блины и пить горячий шоколад перед потрескивающим камином. Восторг — это одна из фундаментальных сил бытия, как гравитация.
По наружной стороне окна ползла огромная бронзовая бабочка, чье пушистое тельце было толщиной в палец Уэйна. Было что-то успокоительное в том, чтобы смотреть, как она карабкается по стеклу, изредка взмахивая крыльями. Если бы окно было открыто, хотя бы чуть-чуть, эта бабочка могла бы влететь к нему в задний отсек, и тогда у него появилось бы свое домашнее животное.
Уэйн поглаживал свой счастливый полумесяц, взад-вперед двигая по нему большим пальцем — простым, бездумным жестом, в основе которого была мастурбация. У его матери имелся байк, у мистера Мэнкса — его «Призрак», но вот у Уэйна была целая луна.
Он грезил наяву о том, что будет делать со своей новой ручной бабочкой. Ему понравилась мысль научить ее приземляться ему на палец, подобно обученному соколу. Он видел в уме, как она покоится на кончике его указательного пальца, медленно и мирно помахивая крыльями. Старая добрая бабочка. Уэйн назвал бы ее Санни.
В отдалении залаяла собака — звуковое сопровождение ленивого летнего дня. Уэйн вытянул шатающийся зуб из десны и положил его в карман шорт. Он вытер кровь о рубашку. Когда он снова стал потирать полумесяц, его пальцы размазали кровь по всей его поверхности.
Что, спрашивается, едят бабочки? Он был уверен, что они питаются пыльцой. Интересно, чему еще он мог бы ее научить: может, ему удастся научить ее пролетать через горящий обруч или ходить по миниатюрному канату? Он видел себя уличным артистом, в цилиндре, со смешными черными накладными усами: Цирк Необычайных Бабочек Капитана Брюса Кармоди! Ему воображалось, что игрушка-полумесяц, как знак генерала, прикреплена к его правому лацкану.
Он задавался вопросом, сможет ли он научить бабочку делать мертвые петли, как самолет в шоу каскадеров. Ему пришло в голову, что он может оторвать одно крыло, и тогда она наверняка будет летать петлями. Он представил себе, что крыло будет отрываться как кусок липкой бумаги: сначала небольшое сопротивление, а затем радующее слух негромкое чмоканье отсоединения.
Окно опустило себя на дюйм, мягко поскрипывая ручкой. Уэйн не поднимался. Бабочка достигла верхнего края стекла, один раз взмахнула крыльями и вплыла, чтобы приземлиться у него на колене.
— Эй, Санни, — сказал Уэйн. Он протянул руку, чтобы погладить ее пальцем, и она попыталась улететь, что было совсем не забавно. Уэйн выпрямился на сиденье и поймал ее одной рукой.
Некоторое время он пытался научить ее делать разные трюки, но вскоре бабочка утомилась. Уэйн опустил ее на пол и растянулся на диване, сам немного уставший. Уставший, но довольный. Он добился от бабочки нескольких хороших мертвых петель, прежде чем она перестала двигаться.
Он закрыл глаза. Обследовал языком беспокойно покалывающее небо. Десна все еще кровоточила, но это его не огорчало. Ему нравился вкус собственной крови. Даже когда он задремал, большой палец продолжал поглаживать маленький полумесяц, его глянцевито-гладкий изгиб.
Уэйн не открывал глаз, пока не услышал, как дверь гаража с урчанием поднимается к потолку. Он с некоторым усилием сел, ощущая приятную сонливость, укоренившуюся в мышцах.
Мэнкс замедлил шаг, подойдя к борту автомобиля. Он нагнулся, склонил голову набок — недовольно, как это делают собаки, — и уставился через окно на Уэйна.
— Что случилось с бабочкой? — спросил он.
Уэйн глянул на пол. Бабочка лежала кучкой, оба крыла и все ее ножки были оторваны. Он нахмурился, смущенный. Она была целехонька, когда они начали играть.
Мэнкс цокнул языком.
— Что ж, мы пробыли здесь достаточно долго. Нам бы лучше пуститься в путь. Тебе надо сходить пи-пи?
Уэйн помотал головой. Он снова посмотрел на бабочку, чувствуя, как по коже бегут мурашки от неловкости, а может, даже стыда. Он помнил, как оторвал, по крайней мере, одно крылышко, но в то мгновение это казалось — захватывающим. Как сдирание ленты с идеально упакованного рождественского подарка.
«Ты убил Сани», — подумал Уэйн. Он бессознательно стиснул в кулаке свой полумесяц. Изувечил ее.
Он не хотел вспоминать, как выдергивал ей ножки. Ощипывал их по одной, меж тем как она отчаянно трепыхалась. Он сгреб останки Санни в ладонь. В дверцах были установлены маленькие пепельницы с ореховыми крышками. Уэйн открыл одну из них, сунул в нее бабочку и дал крышке упасть и закрыться. Вот. Так-то лучше.
В замке зажигания сам собой повернулся ключ, и автомобиль встряхнулся и ожил. Щелкнуло, включаясь, радио. Элвис Пресли обещал, что будет дома к Рождеству. Мэнкс протиснулся за руль.
— Ты прохрапел целый день, — сказал он. — И после вчерашних треволнений я этому не удивляюсь! Боюсь, ты проспал обед. Я бы тебя разбудил, но подумал, что сон тебе нужнее.
— Я не голоден, — сказал Уэйн. От вида Санни, разорванной на куски, у него расстроился желудок, и мысль о еде — ему почему-то представлялись исходящие жиром колбаски — вызывала у него тошноту.
— Ладно. Сегодня вечером мы будем в Индиане. Надеюсь, к тому времени аппетит у тебя восстановится! Я знал закусочную на М-80[142], где можно было взять корзину вкуснейшего картофеля фри, глазурованного корицей и сахаром. Это единственное в своем роде вкусовое ощущение! Невозможно остановиться, пока все ломтики не кончатся, после чего будешь облизывать бумагу. — Он вздохнул. — При моей любви к сладкому просто чудо, что у меня не сгнили все зубы! — Он повернулся и улыбнулся Уэйну через плечо, демонстрируя полный рот коричневых пестрых клыков, торчащих туда и сюда. Уэйн видел старых собак с более чистыми и здоровыми на вид зубами.
Мэнкс держал в руке пачку бумаг, скрепленных большой желтой скрепкой, и бегло перелистывал их, сидя на месте водителя. Страницы выглядели так, словно уже были кем-то обработаны, Мэнкс просматривал их всего полминуты, прежде чем перегнуться к бардачку и запереть их в нем.
— Бинг попыхтел за своим компьютером, — сказал Мэнкс. — Помню времена, когда можно было лишиться носа, если слишком уж совать его в чужие дела. А теперь можно узнать все обо всех одним нажатием кнопки. Не осталось ни частной жизни, ни уважения, и все суют нос не в свои дела. Можно, наверное, заглянуть в Интернет и выяснить, какого цвета сегодня на мне нижнее белье. Тем не менее технология этой бесстыдной новой эры действительно предлагает кое-какие удобства! Ты не поверишь, какую информацию нарыл Бинг на эту Маргарет Ли. Я вынужден сообщить, что добрая подруга твоей матери — наркоманка и женщина легкого поведения. Не могу сказать, что это меня ошеломило. При татуировках твоей матери и ее неженственном образе речи следовало ожидать, что она будет вращаться именно в такой толпе. Можешь сам все прочесть о мисс Ли, если хочешь. Я бы не хотел, чтобы ты скучал, пока мы будем в дороге.
