Франческа Хейг - Огненная проповедь
Я вспоминала те истории, пока разглядывала группку Омег, их неуклюжие тела, склонившиеся над объедками, что принесла моя мать. К своему стыду, я испытала облегчение, когда она взяла меня за руку и спешно повела назад в деревню. Образ немого Омеги, который не осмелился даже взглянуть на нас, когда брал сверток с едой, еще две недели стоял у меня перед глазами.
Сестра моего отца не была немой. В течение трех дней Алиса стонала, кричала и сыпала проклятьями. Сладковатый зловонный запах ее дыхания пропитал сарай, а потом и дом, когда папе стало хуже. Травы, которые мама бросала в огонь, не могли перебить его. Пока мама ухаживала за папой в доме, мы с Заком по очереди присматривали за Алисой, хотя по негласной договоренности большую часть времени мы сидели вместе, а не поодиночке.
Однажды утром, когда приступ кашля заглушил проклятья Алисы, Зак тихо спросил у нее:
– Что с тобой?
Она устремила на него прямой и ясный взгляд.
– У меня жар, как и у твоего отца.
Зак нахмурился.
– Не сейчас, а вообще. Что с тобой не так?
Алиса расхохоталась, закашлялась и потом снова захохотала. Подозвав нас поближе, она откинула влажную от пота простынь. Ночная сорочка спускалась едва ниже колен. Мы уставились на ее ноги с любопытством и отвращением. Сначала я вообще не видела никаких отличий: ноги были худыми, но сильными. Ноги как ноги, ничего особенного. Я слышала истории об одном Омеге, чьи ногти росли как чешуя по всему телу, но ногти Алисы были не только на месте, но оказались чистыми и аккуратно подстриженными.
Зак нетерпеливо спросил:
– Что? Где?
– Тебя разве в школе не научили считать?
Я ответила вместо Зака, понимая, что тот не стал бы говорить такое:
– Мы не ходим в школу. Нам нельзя, потому что нас не разделили.
Он быстро перебил меня:
– Но мы умеем считать. Мы учимся дома – числам, письму и всему остальному.
Его взгляд, как и мой, быстро скользил по ногам Алисы. На левой ноге мы насчитали пять пальцев, на правой – семь.
– Вот что со мной не так, милый, – вымолвила Алиса. – Пальцев у меня с излишком.
Она взглянула на понурое лицо Зака и перестала ухмыляться.
– Да и не только, – сказала она почти по-доброму. – Вы просто не видели, как я хожу, только на вашу тележку да с тележки. Но я всегда хромала – у меня правая нога короче и слабее левой. Ну и, конечно, как ты знаешь, не могу иметь детей. Пустышка – как нас любят называть Альфы. Но пальцы – главная проблема: у меня никогда не было круглой десяточки.
Она снова стала смеяться, затем посмотрела прямо на Зака, приподняв бровь.
– Если мы так сильно отличаемся от Альф, дорогой, почему им требуется метить нас клеймом?
Он не ответил, и Алиса продолжила:
– И если Омеги такие беспомощные, почему же Совет так боится Острова?
Зак нервно оглянулся и цыкнул на нее так резко, что мне на руку упали крохотные капельки слюны.
– Нет никакого Острова. Это всё слухи и вранье.
На этот раз заговорила я:
– По дороге к Хейвену, когда в последний раз туда ходили, нам встретилась сожжённая лачуга. Папа сказал, что она принадлежала паре Омег, которые болтали об Острове.
– Он сказал, что той ночью солдаты Совета увели оттуда всех людей, – добавил Зак, снова оглянувшись на дверь.
– А еще люди говорят, что в Виндхэме есть площадь, – сказала я, – где секут плетьми тех Омег, которые распускают слухи об Острове. Их бьют публично, чтобы каждый видел.
Алиса пожала плечами.
– Похоже, для простого вранья и сплетен Совет слишком уж усердствует.
– Это враньё, – зашипел Зак. – А тебе надо бы заткнуться, ты – ненормальная. Так ты навлечешь на нас неприятности. Не может быть такого места, где одни Омеги. Они бы не смогли. И Совет обнаружил бы его.
– Но ведь не обнаружил до сих пор.
– Потому что его нет. Это просто вымысел.
– Порой и этого бывает достаточно, – усмехнулась она.
Алиса продолжала ухмыляться еще несколько минут, пока её не одолел новый приступ лихорадки, и она снова потеряла сознание.
Зак поднялся.
– Пойду проверю, как папа.
Я кивнула, приложив холодную фланелевую тряпочку к тетиному лбу.
– С папой то же самое. Я имею в виду, что он тоже без сознания, – сказала я. Зак все равно вышел, громко хлопнув дверью сарая.
Теперь, когда тряпка закрывала клеймо на лбу, я смогла различить в ее лице папины черты. Я представила папу, что лежал в тридцати футах отсюда, в доме, и, каждый раз обтирая тряпкой ее лоб и морщась от отвращения, когда меня обдавало дыханием болезни, воображала себе, что ухаживаю за ним. Затем я положила свою маленькую ладонь на руку Алисы – подобное проявление близости отец ни разу не позволил в течение долгих лет. Мне подумалось, правильно ли это – чувствовать близость к этой незнакомке, которая принесла в наш дом болезнь отца, точно нежеланный подарок.
* * *Алиса забылась сном, ее дыхание вырывалось из горла со свистом и бульканьем. Я вышла из сарая и увидела Зака. Скрестив ноги, он сидел на земле в косых лучах послеобеденного солнца и перекатывал в зубах соломинку. Я подсела к нему. Немного погодя он сказал:
– Знаешь, а я ведь видел, как он упал.
Я поняла, что Зак до сих пор ходил за отцом везде, где только мог.
– Я искал яйца птиц в гнездах на деревьях, наверху загона, – продолжил он. – И всё видел. Вот он стоял и в следующий миг рухнул.
Зак выплюнул соломинку.
– Он пошатнулся, как пьяный. Затем приподнялся, держась за вилы, но снова упал, и больше я его не видел среди пшеницы.
– Мне жаль. Это, наверное, было страшно.
– Почему тебе жаль? Это ей должно быть жаль, – он кивнул на сарай за нашими спинами, откуда доносилось хриплое дыхание Алисы. Скопившаяся в ее легких жидкость боролась с воздухом.
– Он умирает, да?
Я не хотела ему лгать и кивнула.
– Ты можешь сделать что-нибудь? – спросил он и вдруг схватил меня за руку.
Из всего, что произошло за последние несколько дней – болезнь папы, появление Алисы, – самым странным казалось то, что сейчас Зак тянулся к моей руке, совсем как в детстве.
Когда мы были младше, Зак нашел в пересохшем русле маленький черный камень с отпечатком причудливого узора древней улитки. Улитка превратилась в камень, а камень – в улитку. Вот и мы с Заком стали точно та окаменелость. Мы словно просочились, вросли друг в друга. Изначально – потому что близнецы, а затем – благодаря годам, проведенным вместе.
И выбор тут ни при чем, так же, как камень или улитка не выбирали свой вечный союз. Я сжала его руку.
– Что я могу сделать?
– Что-нибудь. Не знаю. Хоть что. Это несправедливо, что она убивает его.
– Это не так. Она же не назло. С ней было бы то же самое, заболей он первым.
– Все равно это несправедливо, – повторил он.
– Болезнь вообще несправедлива, для всех. Но это просто случается.
– Вовсе нет. С Альфами такого не происходит, мы никогда не болеем. Это всегда вина Омег. Они слабые и больные. Несут в себе заразу после взрыва. И она такая. И теперь утягивает папу за собой.
Я не стала с ним спорить. Что правда, то правда – Омеги и в самом деле больше подвержены болезням.
– Но это не ее вина, – попыталась заступиться я. – Если бы он упал в колодец или его забодал бык, то тоже забрал бы ее с собой.
Он отбросил мою руку.
– Ты не переживаешь за него, потому что ты не одна из нас.
– Конечно, переживаю.
– Тогда сделай что-нибудь, – воскликнул он и со злостью утер слезинку, блеснувшую в уголке глаза.
– Я ничего не могу сделать, – ответила я.
Провидцы, по слухам, обладали многими разными способностями: предсказывали погоду, находили источники в засушливых землях, безошибочно угадывали чью-то ложь. Но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь обладал умением исцелять. Мы не могли изменить мир – только воспринимали его по-особенному.
– Я никому не скажу, – зашептал он. – Если ты поможешь ему, я не скажу ни слова. Никому.
Но не имело значения, поверила я ему или нет.
– Я ничего не могу сделать, – повторила я.
– Какой смысл тогда в твоей мутации, если ты даже не можешь сделать что-нибудь для него?
Я снова тронула его за руку.
– Он – и мой папа тоже.
– У Омег нет семьи, – отрезал он, отдергивая руку.
* * *Алиса и папа прожили еще два дня. В ту ночь мы с Заком спали в сарае, сквозь сон различая хриплое дыхание Алисы. Внезапно я проснулась, потрясла Зака и сказала, не думая скрывать свои видения:
– Беги к папе. Скорее.
Он ушел сразу, даже не стал меня ни в чем обвинять. Я слышала, как его шаги раздавались на гравийной дорожке, ведущей к дому. Я поднялась и тоже собиралась пойти – ведь рядом умирал мой отец. Но неожиданно Алиса открыла глаза, сначала на миг, потом подольше. Мне не хотелось бросать ее одну в кромешной темноте незнакомого сарая, поэтому я осталась с ней.
Их похоронили вместе на следующий день, хотя на могильной плите значилось только имя отца. Мама сожгла ночную сорочку Алисы вместе с простынями с обеих кроватей, пропитанными потом лихорадки.
