Корнелия Функе - Живые тени
Он сунул дрожащие пальцы в карман. Где же она? В складках золотого платка лежала визитка. Пустой она оставалась недолго.
Тебе нужна моя помощь?
Джекоб прижал руку к ноющей груди. Ответ дался ему нелегко. Подобный торг мог окончиться плачевно.
– Да.
– Что ты там делаешь? – Доннерсмарк с недоверием уставился на карточку.
Она наполнилась новыми письменами.
Всегда пожалуйста. Надеюсь, это залог плодотворного сотрудничества. Ты готов заплатить мою цену?
– Все, что попросишь.
Вряд ли это будет дороже, чем цена, назначенная феей. Только бы им выбраться из лабиринта!
Ловлю тебя на слове.
Зеленые чернила. Почти такие же зеленые, как глаза Ирлкинга. Гуисмунд продал душу дьяволу. А кому продавал сейчас свою Джекоб?
Боль отступила, но Джекоба все еще мутило от аромата забудок, и он едва уже припоминал собственное имя.
Визитка оставалась пустой.
Ну же!
Буквы вырисовывались мучительно медленно.
Два раза влево – раз направо.
Два раза вправо – раз налево,
тропинка, сотканная Синей Бородой.
Джекоб, вставай!
Это путь вон отсюда. Самый настоящий.
Доннерсмарк поспешил за ним следом. Влево и еще разок влево. Направо. Джекоб позволил нити дальше скользить между пальцами. Вправо. И опять вправо. Потом – налево.
Луч одного из фонарей упал на просвет в живой изгороди. Они поспешили туда, опасаясь, что в следующий миг все опять окажется миражом. Но стены расступились, и они очутились на свободе.
Их взору предстал старый дом. Почти такой же старый, как род его владельца. Герб над порталом сильно пообветшал, но великолепие серых стен и башен минувшие века почти не задели. Темные контуры его растворялись в ночи. Фонарь имелся только рядом с парадным подъездом, свет поступал также из двух окон на втором этаже.
За одним из них стояла Лиса.
44. Синяя Борода
Нет. Лабиринт Труаклера Джекобу не помеха. Лиска отдала бы все на свете, только бы он оказался подальше отсюда, и одновременно она была счастлива, что он здесь. Несказанно счастлива.
Джекоб явился не один. Доннерсмарка Лиска узнала не сразу. Когда-то она сочла его сестрицу дурочкой, за то что та позволила Синей Бороде себя обольстить.
Слуга Труаклера силой оторвал ее от окна. Она вгрызлась ему в поросшую шерстью руку, хотя человечьи зубы были намного тупее лисьих, и вырвалась. Графин наполнился уже до половины, но Лиска опрокинула его, а слуга не успел поймать. Он вцепился ей в волосы и принялся так грубо трясти, что у нее захватило дух. Без разницы. Накопившийся страх белыми струйками бежал по столу. Джекоб был рядом, и оба они были живы.
– А слава о его мастерстве и в самом деле вполне оправданна! Хотя я это никогда и не ставил под сомнение, боже упаси.
В дверях стоял Труаклер. Он подошел к столу и стал собирать стекавшие с него капли себе на ладонь.
Особенного беспокойства по поводу освобождения Джекоба из лабиринта он не проявлял.
– Ты не сможешь его убить!
И что она себе думает? Что слова обернутся реальностью, стоит их только достаточно громко произнести? Лиска почувствовала, как возвращается страх.
Труаклер помочил пальцы в белой жидкости у себя на ладони.
– Еще посмотрим. – Он кивнул слуге. – Отведи ее к другим.
Лиска кричала имя Джекоба, пока слуга тащил ее по коридору. Зачем? Предупредить его, позвать, завернуться в его имя, словно в шкуру, которую у нее отнял Синяя Борода?
Не зови его, Лиска!
Слуга остановился.
«Отведи ее к другим».
Дверь ничем не отличалась от остальных дверей, но Лиска так явственно чуяла за нею смерть, словно сквозь темное дерево просачивалась кровь.
– Ты кое-что забыла.
Труаклер стоял позади. Он поднес к ее глазам связку ключей, которую за обедом положил рядом с ее тарелкой. Наверное, ему хотелось увидеть ее дрожащие руки, просовывающие золотой ключ в замок.
Джекоб не разрешил ей войти в дом Синей Бороды, убившего сестру Доннерсмарка. Тогда Лиска еще посмеялась над этим. Лисица слишком часто сама становится убийцей, чтобы бояться смерти, но зрелище, ожидавшее ее за дверью, вопреки всем ожиданиям наполнило ее ужасом.
Этот охотник своих жертв не отпускал.
Девять женщин. Они висели на золотых цепях, сродни кошмарным марионеткам, умерщвленные собственным страхом. В их глазах зияла пустота, но на бледных лицах навеки запечатлелся ужас. Убийца хранил их в своей красной комнате, словно драгоценности в шкатулке. Оцепенелые остатки вожделения, которое они ему уготовили, жизни, которую они ему отдали, и любви, которая их к нему заманила.
Слуга обвил Лиске шею и кисти золотыми цепями, словно хотел ее в последний раз нарядить для Труаклера. В этом ужасном кукольном доме уже не хватало места. Она задела локтем руку покойницы, висевшей рядом. Такая холодная и все еще такая прекрасная.
– Они не отпускают меня. – Труаклер поставил пустой графин на стол, стоявший перед одним из задернутых гардинами окон. – Они становятся частью меня, наверное потому я их и убиваю… Чтобы от них освободиться. Но они остаются, немые и неподвижные, и служат мне напоминанием. Об их голосах. О тепле, которое их кожа когда-то излучала…
От газовых ламп, освещавших комнату, по красной стене блуждали тени, отбрасываемые мертвыми. Среди них Лиска различила и свою собственную. Она была уже одной из них.
Труаклер подошел к ней:
– Неужели его смерть для тебя все еще страшнее, чем твоя собственная?
– Нет. – Лиске было безразлично, разгадал ли он, что она лжет, или нет. – Он прикончит тебя. За меня. За всех остальных.
– Так уже многие думали.
Труаклер подал знак слуге.
– Приведи его ко мне, – приказал он. – Но только его одного.
Потом он прижался спиной к обтянутой шелком стене, придававшей комнате сходство с кровавыми внутренностями животного, и стал ждать.
И Лиска увидела, как графин наполняется ее страхом.
45. Из огня да в полымя
В колодец. Их сбросили в этот треклятый колодец.
Но за что? Ведь все его преступление состояло только в том, что он пересказал невнятный бред Луи в какой-то лавчонке на рыночной площади. Белое, как молоко. Черное, как кусочек ночи, оправленный в золото.
Что ж ты, Неррон? Неужели враждебный взгляд жирного мясника был для тебя недостаточным предостережением?
Он карабкался по склизкой стене. Глубоко внизу в перегнившей воде барахтался Омбре. Водяной глядел на него исподлобья, словно это по его вине они попали в такой переплет. Этот-то со своей чешуйчатой кожей, без сомнения, там внизу еще тысячу лет протянет.
Вот тебе и лучший в своем деле! Вот тебе и неувядающая слава охотника за сокровищами! Колодец, Неррон, колодец!
Жителям города Шамплита, по-видимому, колодцы и нужны-то лишь затем, чтобы избавляться от незваных гостей. Водопровод, газовые фонари… Откуда бы ни поступало это их благосостояние, чужаки им явно ни к чему, а такие вот, с каменной кожей – и подавно.
Неррон прижался лбом к сырой стене.
Вниз не смотри.
Вода. Кошмар для гоила.
Он попробовал приподнять железную крышку колодца, но шлепнулся вниз, к водяному, и бросил все попытки. Одежда его сделалась влажной и липкой, как тело улитки.
Единственным утешением ему служила мысль, что теперь Бесшабашному не видать арбалета, как своих ушей. Может быть, однажды какой-нибудь из тех досужих исследователей, что каждый старый булыжник норовят обнюхать со всех сторон, выловит из колодца его хорошо сохранившиеся останки и задастся вопросом, отчего при мертвом гоиле оказалась золотая голова и отрезанная рука.
У Неррона невыносимо ныли когти, как будто кто-то их ему просто повыдергивал. Он застонал и оперся о холодную стену, но вдруг услышал наверху голоса. Должно быть, горожане вернулись, решив: сожжем-ка мы его лучше живьем, как в былые времена обходились в Аустрии с ему подобными…
Крышка люка приподнялась. В колодец их сбросили около трех часов пополудни, теперь же краешек неба, видневшийся в проем, был темнее Нерроновой кожи. Он зажмурил свои золотые глаза, когда на него навели свет карманного фонаря.
– Вот так картина! – грянул гнусавый голос в колодце.
Арсен Лелу глядел на гоила с нескрываемым удовлетворением – так глядит ребенок на пойманное насекомое. Прежде Неррону и в голову не пришло бы, что появление Жука его однажды так осчастливит.
Ноющими от боли пальцами он еле-еле уцепился за канат, сброшенный ему Лелу через край колодца. Кто-то немилосердно тащил его по стене, соскребавшей его каменную кожу. Грубое лицо Неррон уже видел в доме кузена Высочества. Работник с кухни. Молоко-На-Губах. Он даже сам себя так называл. Детина с силой швырнул Неррона на землю, словно в продолжение всей своей жалкой жизни ни о чем другом не мечтал, как только заполучить в свои бесформенные пальцы гоила.
