Питер Уоттс - По ту сторону рифта
Кое-кто из нас понял не сразу. Для ребенка «электромагнит» – всего лишь очередной синоним «чуда». Но старшие терпеливо повторяли азы простыми и доступными словами, пока все мы не усвоили суть: мы не более чем машины из плоти, а Бог – технический сбой.
А потом на нас надели молельные колпаки, открыв нас Духу, и пришло непреложное знание, что Бог реален. Пережитое нами выходило за пределы логики и всяких дискуссий. Места для споров не оставалось. Мы попросту знали. Все прочее обернулось пустыми словами.
«Не забывайте, – наставляли нас потом. – Когда язычники скажут вам, что Господь наш – вымысел, вспомните эту минуту».
Мне сложно поверить, что епископ играет сейчас со мной в те же игры. Если это шутка, то на редкость безвкусная. Если он испытывает мою верность, то до нелепости заблуждается. Ни одна из версий не объясняет, почему я здесь.
Однако мое молчание для него не ответ.
– Вы согласны? – наседает он. Приходится быть осторожным:
– Меня учили, что Святой Дух в равной мере присутствует и в железных опилках со стрелками компаса, и в наших умах и сердцах. От этого он не становится менее Божественным. – Делаю глубокий вдох. – Не сочтите за неуважение, Учитель, но зачем я здесь?
Он бросает взгляд на конверт в своей руке:
– Мне хотелось бы поговорить о… об образцовой работе, проведенной вами не так давно.
Я не поддаюсь на уловку и жду. Конвоиры обращались со мной отнюдь не как с образцом для подражания.
– Именно в вас, – продолжает он, – залог нашего превосходства над язычниками. Дело не в одной лишь технологии, что нам дает Святой Дух, дело еще в уверенности. Мы знаем нашего Бога. Он эмпиричен. Факт его бытия можно проверить, обосновать и испытать на себе. Нам неведомы сомнения. Вам неведомы сомнения. Вот почему никто не может остановить нас уже тысячу лет, почему ни лазутчикам из Глухомани, ни языческим летательным машинам, ни самим океанским просторам не отнять у нас победы.
Эти слова в подтверждении не нуждаются.
– Представьте же, что вам приходилось бы верить. – Епископ с видимой грустью качает головой. – Представьте сомнения, неопределенность, разногласия и мелочные споры о том, какие из грез богоданные, а какие – богохульные. Порой мне становится едва ли не жаль язычников. Как ужасно, должно быть, когда тебе нужна вера. И все же они упорствуют. Проникают в наши города, обряжаются в нашу одежду, разгуливают среди нас, но при этом отгораживаются от Господнего присутствия. – Он вздыхает. – Признаюсь, я не вполне понимаю их.
– Они потребляют какую-то траву или гриб, – говорю я. – И утверждают, что так поддерживают связь со своим собственным божком.
Вместо ответа доносится «мммм». Несомненно, епископу это уже известно.
– Посмотрел бы я, как их гриб сдвинет с места монорельсовый поезд. Или даже стрелку компаса. Их повсюду окружают деяния десницы Божьей, и все-таки они не устают отсекать себя от нее. Об этом знают немногие, но до нас доходили сведения, что они способны с успехом заражать целые помещения. Даже отдельные здания.
Он взрезает конверт, проведя по нему длинным ногтем.
– К примеру, ту часовню, что вы очистили сегодня утром, претор. Она была заражена. Святой Дух не мог там проявиться.
Мотаю головой:
– Вы ошибаетесь, Учитель. Я никогда еще не ощущал присутствие Святого Духа так остро, как…
Угрюмые конвоиры. Ненужный крюк через Голгофу. Нежданный лучик солнца. Все встает на свои места.
У меня в утробе разверзается зияющая пропасть.
Епископ извлекает из конверта снимок на пленке: результаты моего прохождения через световую трубу.
– Вы одержимы, – произносит он.
Нет. Тут какая-то ошибка.
Епископ поднимает снимок повыше – призрачное, насквозь просвечивающее изображение моей головы в серых и зеленых тонах. Я отчетливо вижу беса, угнездившегося в моем мозгу, – злокозненный сгусток мрака чуть выше правого уха. Самое подходящее место для того, кто нашептывает ложь и изменнические помыслы.
Я безоружен. Взят под стражу. Свободным человеком мне отсюда не выйти. За дверью стоит охрана, в темных углах скрыты тайные ходы. Стоит мне хотя бы поднять руку на епископа, и я покойник.
Я и так уже покойник. Я одержим.
– Нет, – шепчу я.
– Я есмь путь, и истина, и свет, – нараспев выводит епископ. – Никто не приходит к Отцу, как только через Меня[26].– Он тычет обличающим перстом в сгусток на пленке. – От Христа ли это? От Церкви ли Его? Как же тогда может это быть реальным?
Я без слов качаю головой. Мне не верится, что все происходит на самом деле. Я не верю собственным глазам. Сегодня я ощущал в себе Святой Дух. Ясно ощущал. В этом я убежден как ни в чем другом.
Мои ли это думы? Или бесовский шепот?
– Похоже, их все больше день ото дня, – печально добавляет епископ. – И им мало погубить душу. Они убивают и тело.
Иными словами, вынуждают Церковь умерщвлять тела. Церковь меня уничтожит.
Однако епископ вновь качает головой, словно прочитав мои мысли.
– Я выразился буквально, претор. Бес унесет вашу жизнь. Не сразу – некоторое время он будет растлевать вас этой ложной благодатью. Но затем придет боль, и ваш рассудок откажет. Вы начнете меняться и совершать такие поступки, что даже ваши близкие не узнают вас. Возможно, ближе к концу вы превратитесь в слюнявого младенца, станете вопить и пачкаться. Либо же боль попросту сделается невыносимой. Так или иначе, но вы умрете.
– Сколько… сколько мне осталось?
– Несколько дней, недель… Я слышал о несчастной, которая промучилась без малого год, прежде чем ее спасли.
Спасли. Как еретиков на Голгофе.
«И однако же, – шепчет тихий голос в моей душе, – даже несколько дней, проведенных в такой близости к Нему, стоят целой жизни…»
Я дотрагиваюсь до правого виска. Там прячется бес, сидит гнойником в сырой тьме, отделенной от мира лишь черепной коробкой. Уставляюсь в пол.
– Этого не может быть.
– Это уже случилось. Но необязательно так должно быть.
До меня не сразу доходит, что он сказал. Я поднимаю взгляд и встречаюсь с ним глазами. Епископ улыбается.
– Есть и другая возможность, – произносит он. – Да, обычно телу приходится умереть во имя спасения души – распятие бесконечно милосердней той доли, что уготована одержимым. Но для наиболее… способных предусмотрена и альтернатива. Не стану вас обманывать, претор. Это сопряжено с риском. Но были и удачные примеры.
– Аль… альтернатива?..
– Возможно, нам удастся изгнать беса. Удалить его – физически – из вашей головы. Если получится, то сразу и спасем вам жизнь, и вернем вас в лоно Господне.
– Если получится…
– Вы солдат. Вы знаете, что смерть всегда рядом. Как и во всем прочем, здесь тоже имеется этот риск. – Он делает долгий, неспешный вдох. – А вот на кресте смерти будет не избежать.
Бес у меня в голове не спорит. Не нашептывает богохульств, не молит в отчаянии, чтобы его спасли от изъятия. Он всего лишь приоткрывает дверку на небеса и окропляет мою душу отблеском Божественного.
Он являет мне Истину.
Я знаю, как знал когда-то в яслях, как знал сегодня утром. Во мне пребывает Бог, и если епископ этого не видит, то он мошенник и пустослов, а то и хуже.
Я с радостью пошел бы на крест за одно только это мгновение.
Улыбаюсь, качая головой:
– Епископ, вы держите меня за слепца? Думаете, если прикроете свои жалкие козни Писанием, я не увижу их истинной сути?
И в сиянии Духа Святого я действительно вижу их как на ладони. Само собой, эти гнусные фарисеи затворили бы Господа в безделушках и талисманах, если б могли. Им хотелось бы нацеживать Бога из крана, которым сами они и владеют, – а тех, с кем Он заговорит без их согласия, заклеймят как «одержимых».
Верно, я одержим, но не каким-то там бесом, а Всемогущим Господом Богом. И ни Он, ни Сыны Его не раки-отшельники, чтобы загонять их под панцирь идолов и машин.
– Скажите, епископ, – кричу я, – неужто Савл был в этом вашем молельном колпаке на пути в Дамаск? Неужто Елисей вызвал из леса своих медведиц при помощи ваших жезлов? Или они тоже были одержимы бесами?
Он трясет головой, изображая печаль.
– То слова не претора.
Он прав. Моими устами говорит Бог, как в старину вещал Он устами пророков. Я есмь глас Божий, и неважно, что нет при мне ни оружия, ни панциря, что я в самом сердце дьяволова святилища. Стоит лишь мне воздеть руку, и Господь поразит этого богохульника.
Я замахиваюсь кулаком. Вышины во мне пятьдесят локтей[27]. Передо мной стоит епископ – насекомое, не ведающее своей ничтожности. В руке его одна из этих нелепых машинок.
– Изыди, Сатана! – вскрикиваем мы одновременно, а потом обрушивается тьма.
В себя я прихожу уже связанным. Меня широкими ремнями пристегнули к кровати. Левая половина лица горит огнем. Врачи с улыбкой склоняются надо мной и говорят, что все хорошо. Кто-то подносит зеркало. С правой стороны моя голова обрита; от виска тянется кровоточащий полумесяц, который кажется странно знакомым. Мою плоть стягивают крестики из черных ниток, как будто я – порванная и кое-как зачиненная одежда.
