Франческа Хейг - Огненная проповедь
Особенно остро я чувствовала резервуары, когда приходил Зак, хотя теперь его посещения стали совсем редки. Но эти образы окружали его так же неотвязно, как запах. Когда я слышала поворот ключа в замке, то передо мной всплывали лица с закрытыми глазами и с трубкой во рту, и после его ухода они витали вокруг меня и не рассеивались еще несколько часов. Все они были Омегами, навечно заключенными в стеклянных чанах. Шли месяцы, и хотя Зак наведывался всё реже, мои видения с резервуарами стали почти постоянными. Они отнюдь не выглядели абстрактными, наоборот, стали не только реальными, но и совсем близкими. Я почти физически ощущала их присутствие, возможно, всего в сотне футов отсюда. Чувствовала их настойчивое притяжение так, что, казалось, нашла бы к ним дорогу безошибочно. Помещение с резервуарами точно превратилось для меня в ориентир, такой же, как когда-то, в долине моего детства, была река. Вторым ориентиром моей воображаемой карты крепости являлась сама камера. А глубоко под нами текла река. Я чувствовала ее непрерывное течение, которое дразнило меня, застрявшую здесь в неволе.
* * *Однажды Исповедница открыла дверь, но в камеру входить не стала.
– Вставай, – велела она, придерживая распахнутую дверь.
Я не покидала камеру больше года. Подумалось даже, уж не собралась ли она меня пытать. Последние месяцы меня иногда пронзал страх – боялась, что схожу с ума. Мне не верилось даже в маленький отрезок коридора, видневшийся в открытую дверь. Глаза настолько привыкли к тесной камере, что бетонный коридор казался сейчас таким же невероятным, как горная тропинка в лучах солнца.
– Поторопись. Я собираюсь тебе кое-что показать. Времени у нас совсем немного.
Даже в сопровождении трех вооруженных солдат и Исповедницы, смотревшей на меня с нетерпением, я не могла скрыть свое возбуждение, когда шагнула за дверь.
Она отказывалась говорить, куда меня повели, как отказывалась вообще отвечать на любые мои вопросы. Она быстро шла на несколько шагов впереди, а солдаты замыкали наше шествие. Как выяснилось, идти предстояло недалеко. Мы прошли до конца коридора, минуя запирающуюся дверь, затем спустились на один лестничный пролет и оказались в другом коридоре с еще целым рядом дверей, таких же, как в моей камере: серая сталь, узкая щель у пола для подноса с едой, окошко для наблюдения, открывающееся только снаружи.
– Мы идем не на улицу? – спросила я, взглянув на двери.
– Это не прогулка и не пикник, – произнесла она. – Это то, что тебе нужно увидеть.
Она подошла к третьей двери и открыла смотровое окошко. Как и в моей камере, здесь оно открывалось не часто, и заслонка отодвинулась туго, со ржавым скрипом. Исповедница отступила на шаг.
– Давай, – она кивнула в сторону окошка.
Я подошла к двери и наклонилась поближе. В камере было темно, свет единственной электрической лампочки казался тусклым по сравнению с коридором, освещаемым множеством ламп. Но затем глаза привыкли к полумраку. Камера выглядела в точности как моя. Та же узкая койка, те же серые стены.
– Посмотри повнимательней, – сказала Исповедница, и ее теплое дыхание овеяло мое ухо.
И я увидела мужчину. Он стоял, прислонившись к стене, в самом темном углу камеры, и настороженно смотрел на дверь.
– Ты кто? – спросил он, шагнув вперед и прищурившись, чтобы лучше видеть. Его голос казался таким же скрипучим, как заржавевшая заслонка смотрового окошка.
– Не разговаривай с ним, – приказала Исповедница. – Просто смотри.
– Ты кто? – спросил он еще раз, теперь громче.
На вид он был лет на десять старше меня. Я не встречала его, когда мы выходили в бастион на прогулки, но длинная борода и бледная кожа мужчины говорили о том, что сидит он здесь давно.
– Я – Касс, – назвалась я.
– Нет смысла разговаривать с ним, – сказала Исповедница. В ее голосе слышалась скука. – Просто смотри. Это вот-вот произойдет. Я уже несколько дней предчувствовала, что это случится.
Мужчина подошел еще ближе и остановился всего в шаге от двери, так близко, что я могла бы дотянуться до него через маленькое окошко. У него не было одной руки. Клеймо виднелось сквозь спутанные волосы.
– Там еще есть кто-то с тобой? – спросил он. – Я не видел никого уже несколько месяцев. С тех пор, как они привели меня сюда.
Он сделал еще шаг и поднял руку, а затем согнулся. Это произошло совершенно внезапно, будто его ноги подкосились, как оседает песчаная дамба в сильный дождь. Рука прижалась к животу, тело дважды вздрогнуло. Он приоткрыл рот, но не издал ни звука, лишь выпустил струю крови, которая в тусклом свете казалась черной. Больше он не шевелился. Я не могла вымолвить ни слова, только отпрянула от двери, когда он упал. Прежде чем я успела опомниться, Исповедница схватила меня за руку и повернула лицом к себе.
– Видишь? Думаешь, ты тут в безопасности? – она снова подтолкнула меня к двери, и холодная сталь коснулась голых рук. – Сестра этого человека считала, что ей ничего не угрожает, потому что она заперла его здесь. Но даже Камеры Сохранения не смогли защитить её от многочисленных врагов. До него они добраться не смогли, поэтому напали на нее напрямую. И, как видишь, им это удалось.
Я уже это знала и была потрясена смертью мужчины вдвойне. В тот момент, когда мужчина упал, я увидела темноволосую женщину с аккуратно уложенной прической. Она лежала на кровати, на животе, а из спины торчал нож.
– Это сделал Зак?
Она небрежно качнула головой.
– На этот раз – нет. Да это и неважно. Ты должна осознать, что даже он не сможет тебя защитить в случае чего. В данный момент он, конечно, в фаворе, но его планы слишком амбициозны. Если Совет изменит к нему отношение, то они найдут способ добраться до одного из вас.
Она склонилась ко мне так близко, что я смогла разглядеть каждую ресничку и вену, пульсирующую на лбу слева от клейма. Я сомкнула веки, но среди темноты тотчас всплыл образ человека, лежащего на полу рядом со струйкой крови, стекающей изо рта. У меня перехватило дыхание. Исповедница заговорила очень медленно:
– Ты должна начать помогать Заку и мне. Если он потерпит неудачу, если другие Советники изменят к нему отношение, они обязательно доберутся до одного из вас.
– Я не буду помогать ему, – отрезала я, вспомнив помещения с резервуарами и то, что Зак сделал с теми людьми. Но те ужасы казались сейчас далекими по сравнению с окровавленным телом на полу, в двух шагах, и жестким лицом Исповедницы в нескольких дюймах от моего лица.
– Не могу, мне нечего сказать.
Я не знала, как долго смогу сдерживать при ней слезы, но внезапно она отвернулась.
– Отведите ее обратно в камеру, – бросила Исповедница солдатам, не поворачивая головы, и пошла прочь.
* * *Теперь вся моя жизнь состояла лишь из серых стен камеры, пола, потолка и двери, с беспощадностью отрезавшей меня от остального мира, который я старалась представить, рисуя в уме, как утреннее солнце отбрасывает длинные тени по стерне свежесрезанной пшеницы, как бескрайнее ночное небо опускается над рекой. Но эти картины жили лишь в моем воображении. Всё это казалось навсегда потерянным для меня так же, как запах дождя, или прохлада речного песка под ногами, или звонкий щебет птиц, встречающих рассвет. Живой мир для меня стал гораздо дальше и призрачнее, чем мрачные видения зала с резервуарами и плавающими среди трубок телами, пугающе безмолвными и безвольными. Видения Острова тоже стали редки. Проблески открытого моря больше не проникали в камеру. Линия меток моих дней в заключении поднималась всё выше и выше, пока я не увидела, что камера полностью ими испещрена, словно бы она постепенно наполнялась водой и теперь я едва могла дышать под тяжестью потерянных недель, месяцев и теперь уже лет. Не так ли начинается сумасшествие, думала я, что так часто случается с провидцами? Если этому суждено произойти, годы в заточении лишь ускорят процесс. Я слышала, что отец называл безумцем провидца с рынка в Хэйвене. Теперь мне стало понятно, что он говорил не иносказательно, а буквально. Попытки Исповедницы проникнуть в мое сознание, как и видения резервуаров, так отнимали все силы и волю, что ни о чем другом я и думать не могла, и меньше всего – о себе.
Зак теперь приходил крайне редко, иногда раз в несколько месяцев. Когда же он появлялся, я едва с ним разговаривала. Хотя отметила, как сильно изменилось его лицо за годы моего заточения. Он исхудал так, что только губы сохранили мягкость. Мне хотелось знать, изменилась ли и я за это время, и если – да, то заметил ли он перемены?
– Ты знаешь, так продолжаться больше не может, – произнес он.
Я кивнула, ощущая себя словно под водой – столь далекими и приглушенными слышались его слова. Тесные стены моей камеры и низкий потолок дружно производили эхо, раздваивая шорохи так, что каждый звук слегка колебался. Сейчас эхо казалось лишь частью общей расплывчатой картины – всё точно ускользало из фокуса.
